На горах (Книга 1, часть 2)

Мельников-Печерский Павел Иванович

– Да,- согласился Самоквасов,- расходов прибудет.

– Да так, сударь, прибудет, что не знаю, как и справлюсь при такой семьище,- сказал Сурмин.- Здесь под боком у матерей, надо правду говорить, житье нам приволье, а там еще господь ведает, каково оно будет... Не к добру, сударь, вздумали эту выгонку. Матерям что! У матерей по кубышкам довольно. Станет на что век доживать... То бы, кажись, надо было принять в расчет, что вокруг каждого скита по скольку деревень кормится... Земли здесь, знаете, каковы, без промыслов мужику дохнуть нельзя, а промыслы-то все по скитам. Разгонят матерей, чем тогда мужикам будет кормиться? За новы промысла приниматься?.. Так к новым-то промыслам ведь не легко привыкать. В пять лет не устроишь нового

хозяйства, а в пять-то годов можно и до сумы дойти... Хоша теперь и много окольных крестьян в хороших достатках живет, а залежных денег почитай ни у единого нет... Крутые, сударь, времена подходят... Крутые времена!.. И призадумался Ермило Сурмин.

– Что матушка Манефа?- после недолгого молчанья, смотря в окно на ее обитель, спросил Петр Степаныч.- Слышал я, что все хворает.

– Не богата здоровьем,- молвил Ермило Матвеич.- А впрочем, старица тверда. По моему рассужденью, какие бы ей беды впереди ни были, все-таки до ста годов проскрипит... Плотию хоша немощна, зато духом ух какая крепкая! Кремень старица, как есть железная!..

– Фленушка, слышь, у нее тоже не больно здорова?
– спросил Петр Степаныч, отвернувшись от хозяина и глядя в окошко.- Таисею Бояркиных видел я на днях у Макарья, она сказывала.

– Кажись бы, ничего,- ответил Ермило Матвеич.- Вечор к моим девкам Манефины белицы забегали, ничего про ее болести не сказывали.

Чуть-чуть отлегло от сердца у Петра Степаныча, но не совсем успокоили его слова Сурмина. Знал он, что Фленушка, если захочет, на людях будет одна, дома другая.

– У них, слышь, тут приключенья разные были?
– сказал Самоквасов, по-прежнему глядя в окошко.

– Уж именно приключения,- ответил с улыбкой Ермило Матвеич.- Зараз двух невест снарядила иноческая обитель: Марья Гавриловна сама уехала да замуж вышла, матушкину племянницу силком выкрали да с архиерейским послом повенчали... Того и гляди, чтоб и Фленушка с Марьей головщицей с кем-нибудь не улепетнули.

– Уж будто и Фленушка?
– быстро оборотясь к хозяину, сказал Самоквасов.

– Девка озорь, от нее всего можно ждать,- молвил Ермило Матвеич.- Бедовая! Я так полагаю, что ежель они в город переедут, она беспременно там замуж выскочит. Не черницей девка глядит, не на иночество смотрит.

И сколько ни расспрашивал Сурмина Петр Степаныч про Фленушку, нового ничего не узнал от него. "Не врет ли Таисея?
– подумал он.- Ведь это матери судачить да суторить мастерицы. Того навыдумают, чего никто и во снах не видал".

– А как матушка Манефа насчет этих свадеб?
– спросил Петр Степаныч.

– Что же ей? Не обительские сбежали,- отвечал Ермило Матвеич.- Одна своим домом жила, другая гостила, обе мирские... Да хоша б и обительские?.. Где, в каком скиту, в какой обители того не случалось? А у них, в Манефиной то есть обители, и такие дела бывали, что сами игуменьи замуж сбегивали. Перед Манефой-то у них мать Екатерина в игуменьях сидела, а перед ней Вера Иевлевна. Обителью целый год правила, да и сбежала с игуменства, а после того дошли слухи, что повенчалась... И то сказать, чем белицам сегодня с одним, завтра с другим баловаться, не в пример им лучше замуж выходить... Тут по крайней мере закон. А то чего-то, чего не бывает у них... Особливо когда вашей братьи, молодых благодетелей, понаедет. Тут уж только знай да прималчивай, гляди да не разглядывай...- усмехнувшись, примолвил Сурмин. Ни слова на то не ответил Самоквасов.

– А знаете ли что, Петр Степаныч?
– немного погодя сказал Ермило Матвеич.Как племянницу-то у Манефы умчали, так ведь мы на вас было спервоначалу-то думали. Да уж после, дней этак через пяток, узнаем, что это дело архиерейский посланник состряпал, а потом слышим, что сам невестин родитель ту свадьбу устроил. Недели две тому назад в Городце на базаре я с ним виделся - хохочет над Манефой, помирает со смеху... А как подумать - зачем бы, кажется, ему на такие дела подыматься?

Выдал бы дочку честью, как водится,- так нет, на вот поди ты с ним... Озорной, даром что голову-то инеем уж побило. Тогда, как на Петров-от день вы у Манефы гостили, он, слышь, все эти дела и подстроил...

И лошади-то, слышь, его на подхват невесты были высланы... Потешный!..

– А как у вас про Фленушку говорят? Причастна к тому делу была али нет?спросил Петр Степаныч.

– Говорить-то все говорят, что она тут была ни при чем, да я что-то мало веры тому даю... Не такая девка, чтобы в тако дело не впутаться. Добра, а уж такая озорная, такая баламутка, что нигде другой такой не сыскать,- отвечал на то Сурмин.

Напившись чаю, Ермило Матвеич проводил гостя в приготовленную светелку, что была над мастерской, и, наказав старшей снохе сготовить хороший обед, пошел бондарничать. Петр Степаныч, оставшись один, долго стоял у окна, долго глядел на Манефину обитель. Фленушкина горница прямо перед ним была, ставни были уж растворены, но внутри горниц через белые занавески ничего не видно было. На обительском дворе было пустехонько, лишь у крыльца келарни две дебелые, здоровенные белицы перемывали кадки, да на конном дворе копошился над дорожной кибиткой конюх Дементий... Моросил дождик - везде пусто, везде тихо, только удары бондарей слышались. "Может быть, это все вздор, одни только выдумки матери Таисеи,- подумал Петр Степаныч и прилег на высоко взбитый пуховик.- Немножко погодя схожу я к Бояркиным, там с Ираидой либо с матерью Арсенией повидаюсь, авось от них разузнаю что-нибудь".

Но сон сломил усталого с дороги, и проспал Петр Степаныч до самого полудня, проспал бы и дольше, да Сурмин пришел гостя обедать звать.

Тотчас после обеда Самоквасов спешно собрался в обитель Бояркиных. Там за отлучкой Таисеи правила казначея мать Ираида. Обрадовалась она и с тем вместе изумилась неожиданному появленью Самоквасова. Узнавши, что остановился он у иконника, начала пенять ему:

– Мы-то чем перед вами провинились, благодетель наш Петр Степаныч? заговорила она.- До сих пор завсегда в нашей обители приставали, и завсегда мы были рады вам ото всей души, а тут вдруг за что-то прогневались. В те поры, как поехали вы от нас, на казанскую-то, сказывали вы матушке, что всего на недельку от нас отъезжаете. Уж мы ждали вас, ждали, а потом и ждать перестали - теперь вот уж восьмая неделя после казанской пошла, а вас все нет да нет. А приехали, так и тут нас обидели - мимо объехали. За что же такая немилость? Чем мы, убогие, прогневали вас, чем вас на сердце навели?

– Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам приехать,- сказал Петр Степаныч,- ездил в Москву, ездил в Питер, у Макарья без малого две недели жил... А не остановился я у вас для того, чтобы на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем в женской обители проживаешь... И вам бы из-за меня неприятность вышла... Потому и пристал в сиротском дому.

– У Ермила Матвеича? Так, сударь, так,- промолвила мать Ираида.- А все ж нам обидно, что нас миновали. Сами посудите, сколько годов у нас приставали, а тут вдруг и объехали... А что ж? Нешто тот генерал скоро наедет? Тогда на Петров день матушка Манефа весточку из Питера получила, на днях бы ждали его, да вот восемь недель прошло, а бог нас миловал.

– Скоро, говорят, приедет, а в какой день, того никому неизвестно,- сказал Петр Степаныч.

– Поскорей бы наша-то матушка приезжала...- подгорюнясь и печально вздыхая, молвила мать Ираида.- Ну как вдруг да без ее бытности накатит незваный гость... Что без нее я стану делать?

– Вечор виделся я с вашей матушкой,- сказал Петр Степаныч.

– Что, как она, сердечная? Здорова ли?
– с живостью спросила мать Ираида.

– Ничего, здорова, все хлопочет,- ответил Петр Степаныч.