На графских развалинах
Шрифт:
Выбравшись за огороды, ребята быстро помчались по тропке, ведущей мимо кустов и оврагов к развалинам «Графского».
По пути Яшка рассказывал про вчерашнюю встречу.
— И вовсе он без гири, а в кармане у него воробей… и козлов они не жрут, а всё это мальчишки со страха брешут. А сегодня мы вдвоём к нему пойдем. Ежели он с нами сдружится, он нас от Стёпкиной компании застоит. Он сильный, и ему всё нипочём. А потом, он ежели и вздует кого, то на него некому пожаловаться, а на нас чуть что — и к матери.
— А почему он беспризорный?
— Не знаю уж! Не спрашивал ещё, только вряд ли, чтобы для интереса: у беспризорных-то ведь жизнь тяжёлая. Я вот вырасту, выучусь, на завод пойду или ещё куда служить, а он куда пойдёт? Некуда ему вовсе будет идти.
Роща встретила мальчуганов утренним шумом, задорным гомоном пересвистывающихся птиц и тёплым парным запахом высыхающей травы.
Вот и развалины — молчаливые, величественные. В провалах тёмных окон пустота. Старые стены пахнут плесенью. У главного входа навалена огромная куча щебня от рухнувшей колонны. Кое-где по изгрызенным ветрами и дождями карнизам пробивались поросли молодого кустарника.
Нырнув в трещину каменной ограды и пробравшись через чащу бурьяна и полыни, доходившей им до плеч, ребята остановились перед сплошной завесой буйно разросшегося одичалого плюща. Посторонний глаз не разглядел бы здесь никакого прохода, но ребята быстро и уверенно взобрались на полусгнивший ствол сваленной липы, раздвинули листву, и перед ними открылось отверстие окна, выходящего из узкой, похожей на колодец комнаты без крыши.
Поднявшись по лесенке, они очутились уже в большой комнате второго этажа, из окон которой можно было видеть кусок Зелёной речки и тропку, ведущую в местечко.
Отсюда они попали на балкон, прямо перешли на крышу, дальше через слуховое окно вниз. Здесь было совсем темно, потому что комната эта раньше служила, очевидно, кладовой и железные ставни с заржавленными засовами крепко запирали окна.
Яшка где-то пошарил рукою. Достал огарок позолоченной венчальной свечи с бантом и зажёг его.
В углу показалась железная дверца. Добравшись до неё, Валька дёрнул за скобу.
Ржавые петли горько заплакали, заскрипели, и ребята очутились в большом полуподвале с узенькими окнами, выходящими на поверхность заплывшего водорослями пруда.
И тотчас же в приветствие мальчуганам раздался из угла задорный, весёлый визг.
— Волк, Волчоночек, Волчонок! — закричали ребята, бросаясь к привязанной за ошейник собаке. — Соскучился… проголодался. Гляди-ка, весь, как есть до корки, хлеб съел, и воды в корытце нисколечко.
Волк, повизгивая, помахивал хвостом, пока его развязывали. Потом запрыгал возле горшка, ухитрился лизнуть Яшкину щёку и чуть не сшиб с ног Вальку, упёршись ему лапами в спину.
— Да погоди же ты, дурень… дай горшок-то развязать… Ну, на — лопай.
Собака стремительно запустила морду в прокислый борщ и с жадностью принялась лакать.
Подвал был сухой и просторный. В углу лежала большая охапка завядшей травы.
Здесь находилось тайное убежище ребятишек, спрятавших сюда преступного душителя чужих кур — собаку Волка.
Поджидая, пока Волк насытится, ребята завалились на охапку травы и принялись обсуждать положение.
— Еду трудно доставать, — сказал Яшка. — Ух, как трудно! Мать и то вчера борща хватилась. А Волк-то всё растёт… Гляди-ка, он уже почти всё слопал. Ну где на него напасёшься!
— У меня тоже, — уныло поддакнул Валька. — Мать увидала один раз, как я корки тащу, давай ругаться. Только не догадалась она — зачем. Думала, что кривому развозчику на пареные груши менять. Что же теперь делать? А на волю выпустить ещё нельзя?
— Нет, пока ещё нельзя. Скоро суд будет насчёт Стёпкиных кур. Мамку вызывают, а меня в свидетели.
— В тюрьму могут засадить?
— Ну, уж в тюрьму? Деньги, скажут, за кур давайте. А где ж их возьмёшь, денег-то. И на что только им деньги, они и так богатые, на базаре-то вон какая лавка.
Волк подошёл, облизываясь, и лёг рядом, положив большую ушастую голову на Яншины колени. Полежали молча.
— Яшка, — спросил Валька, — и зачем, по-твоему, этакий домина?
— Какой?
— Да огромный. Его ежели весь обойти… ну, скажем, в каждую комнату хотя заглянуть, и то полдня надо. А для чего графам такие дома были? Ведь тут раньше штук сто комнат было?
— Ну, не сто, а что шестьдесят — так это и мой батька говорил. У графов каждая комната для особого. В одной спят, в другой едят, третья для гостей, в четвёртой для танцев.
— И для всего по отдельной?
— Для всего. Они не могут так жить, чтобы, например, комната и кухня. Мне батька говорил, что у них для рыб и то отдельная комната была. Напускают в этакий огромный чан рыб, а потом сидят и удочками ловят.
— Эх, ты! И больших вылавливают?
— Каких напускают, таких и вылавливают, хоть по ПУДУ. Валька сладостно зажмурился, представляя себе вытаскиваемого пудового карася, потом спросил:
— А видел ты когда-нибудь, Яшка, живых графов?
— Нет, — сознался Яшка. — Мне всего три года было, как их всех начисто извели. А на карточке видел. У батьки есть. На ней пальма — дерево такое, а возле неё графёнок стоит, так постарше меня, и в погонах, как белые, кадетом называется. А хлюпкий такой. Ежели такому кто дал бы по загривку, он и в штаны навалил бы.
— А кто бы дал?
— Да ну хоть я.
— Ты… — Тут Валька с уважением посмотрел на Яшку. — Ты вон какой здоровый. А если я дал бы, тогда навалил бы?
— Ты… — Яшка, в свою очередь, окинул взглядом щуплую фигурку своего товарища, подумал и ответил: — Всё равно навалил бы. Батька говорит, что никогда графам насупротив простого народа не устоять.
— А какой на пальме фрукт растёт? Вкусный?
— Не ел. Должно быть, уж вкусный, ежели уж на пальме. Это ведь тебе не яблоня, она тыщу рублей стоит.