Шрифт:
I
Из травы выглянула курчавая белокурая голова, два ярко-синих глаза, и послышался сердитый шёпот:
— Валька… Валька… да заползай же ты, идол, справа! Заползай сзаду, а то он у-ч-ует.
Густые лопухи зашевелились, и по их колыхавшимся верхушкам можно было догадаться, что кто-то осторожно ползёт по земле.
Вдруг белокурая голова охотника опять вынырнула из травы. Свистнула пущенная стрела и, глухо стукнувшись о доски гнилого забора, упала.
Большой, жирный кот испуганно рванулся на крышу покривившейся бани и исчез в окне чердака.
— Ду-урак… Эх, ты! — негодуя, проговорил охотник поднимающемуся с земли товарищу. — Я же тебе говорил — заползай. Там бы сзаду как удобно, а теперь на-ко, выкуси… Когда его опять уследишь.
— Заползал бы сам, Яшка. Там крапива, я и то два раза обжёгся.
— Крапива! Когда на охоте, то тут не до крапивы. Тебе бы ещё половик подослать.
— А раз она жжётся!
— Так ты перетерпи. Почему же я — то терплю… Хочешь, я сейчас голой рукой её сорву и не сморгну даже? Вру, думаешь?
Яшка вытер влажную руку, выдернул большой крапивный куст и, неестественно широко вылупив глаза, спросил, торжествуя:
— Ну что, сморгнул? Эх ты, нюня.
— Я не нюня вовсе, — обиженно ответил Валька. — Я тоже могу, только не хочу.
— А ты захоти… Ну-ка, слабо захотеть? Веснушчатое курносое лицо Вальки покраснело; не принять вызова он теперь не мог.
Он подошёл к крапиве, заколебался было, но, почувствовав на себе насмешливый взгляд товарища, рывком выдернул большую, старую крапивину. Губы его задрожали, глаза заслезились; однако, силясь вызвать улыбку, он сказал, немного заикаясь:
— И я тоже не сморгнул.
— Верно! — по-чистому согласился Яшка. — Раз не сморгнул, значит, не сморгнул. Только я всё-таки посерёдке хватал, а ты под корешок, а под корешком у ей жало слабже. Ну, да и то ладно! Знаешь что? Пойдём давай во двор, там девчонки играют, а мы им сполох устроим.
— А мать дома?
— Нет. Она на станцию молоко продавать пошла. Никого дома нету.
Во дворе возле забора домовитые и стрекотливые, как сороки, две девочки накрыли сломанный стул и табурет старым одеялом и, высунувшись из своего шалаша, приветливо зазывали двух других девчонок:
— Заходите, пожалуйста, в гости! У нас сегодня пироги с вареньем. Заходите, пожалуйста!
Но едва только гости чинно направились на зов, как хозяйки шалаша испуганно переглянулись:
— Мальчишки идут!
Яшка и Валька приближались медленно, спокойно, ничем не выдавая на этот раз своих истинных намерений.
— Играете? — спросил Яшка.
— У-ухо-дите! Чего вы лезете? Мы к вам не лезем, — плаксиво сказала Нюрка, Яшкина сестрёнка.
— Отчего же нам уходить? — ещё мягче спросил Яшка. — Мы посмотрим, да и пойдём дальше. Это что у вас такое? — И он ткнул пальцем в одеяло.
— Это наш дом, — ответила Нюрка, несколько озадаченная таким необычным мирным подходом.
— До-ом? А разве дома из одеялов строят? Дома строят из брёвен или из кирпича. Вы бы потаскали кирпичей с «Графского» и построили крепкий, а этот чуть толкнёшь — он и рассыплется.
И Яшка потрогал ногою табуретку, чем вызвал немалую панику у обитателей шалаша.
— Ну ладно. А где же у вас пирог?
— Вот тут, — тревожно следя за каждым движением Яшки, ответила Нюрка.
— Вот дуры-то! Всё у них не по-людски. Дом из одеяла, а пироги из глины. А ну-ка съешь один пирог, ну-ка, кусни. А… не хочешь? Людей такой дрянью угощаешь, а сама не хочешь… Валька, давай мы все ихние пироги им в рот запихаем. Сами напекли, пускай и жрут.
— Я-а-а-шка! — безнадёжно-тоскливо в один голос затянули девчонки. — Я-а-шка… у-ходи, ху-ли-и-га-ан.
— А… вы ещё ругаться! Валька, в атаку на это бандитское гнездо!
Только-только угроза разгрома и расправы вплотную нависла над мирными обитателями шалаша, как вдруг Яшка почувствовал, что кто-то крепко взял его сзади за вихор.
Девчонки, точно по команде, перестали выть. Яшка обернулся и увидал Валькины пятки, исчезающие за забором, да рассерженное лицо матери, вернувшейся с вокзала.
— Марш домой! — крикнула мать, давая ему шлепка. — Ишь, разбойник, и игры-то у него разбойные… Смотри-ка, какой Петлюра выискался! Вот погоди, придёт отец — он тебе покажет, как атаманствовать!
II
Отец у Яшки старый — уже пятьдесят четыре года стукнуло. Служит он сторожем в совете, а раньше садовником у графа был.
В революцию граф с семьёй убежал. Усадьбу старинную мужики сгоряча разграбили. Невдомёк было, видно, что усадьба-то пригодиться может. В суматохе кто-то то ли нарочно, то ли нечаянно запалил её. И выгорело у каменной усадьбы всё деревянное нутро. Одни только стены сейчас торчат, да и те во многих местах пообвалились. А от оранжерей и помину не осталось. Стёкла в гражданскую войну от орудийной канонады полопались, а дерево сгнило.
Раньше хоть мимо дорога была, но с тех пор как построили новый мост через Зелёную речку, совсем усадьба в стороне осталась. И стоит она на опушке, над оврагом, как надмогильный памятник старому режиму.
Отец Яшки, Нефёдыч, вернулся сегодня вовсе добрым, потому что получка была. А в получку каждый человек, конечно, добрый, и потому, когда мать начала жаловаться на Яшку, что нет с ним сладу, отец ответил примирительно:
— Ничего, осенью в школу опять пойдёт, тогда за ученьем дурь из головы вылетит.
— До осеки-то ещё долго. Он и вовсе избалуется. Тебе-то что, а у меня он на глазах.
Яшка сидел молча, уткнув голову в тарелку, и не оправдывался.
Это отмалчивание ещё больше рассердило мать, и она, бухая на стол горшок с кашей и свининой, продолжала:
— Этак из мальчишки добра не выйдет. Тоже пошли деточки… Я сегодня с вокзала иду, смотрю — в стоге сена, возле тропки, что-то ворочается. Уж не наш ли поросюк забежал?… Подошла, глянула, да так и обмерла. Высовывается оттуда рожа, чё-ёрная, ло-охма-тая, вся как есть в саже. Во рту цигарка, а в руке рогуля с резиной, а в резине камушек. Мальчишка лет тринадцати, а страшенный — сил нету. Я назад, а он как засвищет, да этак засвищет, что аж в ушах зазвенело.