На грани анархии
Шрифт:
Джулиан скреб по льду онемевшими пальцами, но все бесполезно. Он умирал. Он скоро умрет.
— Да помилует Господь твою душу, — проронил Бишоп. — Ибо у меня не осталось ничего, что я мог бы дать.
Рев крови в ушах Джулиана стал медленным и вялым. Он не мог разобраться в происходящем в своем затуманенном мозгу. Это не имело смысла. Все это неправильно.
Это Бишоп должен был умереть в ледяной воде, а не Джулиан. Это должен быть не он.
Он смотрел на Бишопа в шоке, в растущем отчаянии, но Бишоп
Как и холодный и жестокий пейзаж, злобная зима, жадная река, всасывающаяся в него, тягучая, тянущая, стремящаяся утащить его под воду.
Секунды тикали, как бомба, отсчитывающая время до нуля. Холод словно тисками выдавливал из него силы и жизненную энергию, высасывая саму жизнь из его вен.
Он перестал дрожать, смутно осознавал Джулиан. Его зубы перестали стучать. Ему больше не было холодно. Он не чувствовал ничего подо льдом, даже течение не тянуло его за ноги.
Он не чувствовал своих конечностей. Они мертвы. Ноги — мертвы. Руки — мертвы. Его сердце — мертво.
— Это был не... только я, — выдавил он сквозь онемевшие губы.
Может быть, в нем заговорило чувство вины. Или глубоко запрятанный гнев. Ненависть, в которой он не мог признаться даже самому себе.
Он уходил вниз. Он не должен идти вниз один.
— Скажи мне, — потребовал Бишоп.
— О-она знает... все. Она всегда знала. Она делает вид, что не знает, чтобы лучше себя чувствовать. Она та, кто одобрил это, одобрил все. О-она отправила меня в ту ночь к камере.
Бишоп застыл на месте. Его пристальный взгляд впился в душу Джулиана.
— Назови ее имя.
Холод забирал его. Его мозг превратился в плотную, набитую ватой оболочку. Все отдалялось и расплывалось.
Течение все сильнее и сильнее тянуло его бетонные ноги. Его онемевшие пальцы едва могли ухватиться за лед.
Джулиан подумал о ключе, все еще привязанном к кирпичу где-то в этой же реке. Вспомнил о своем ненавистном брате, который теперь тоже мертв. Он думал о Ноа, лучшем друге, который его предал.
Его разум помутился вокруг одного яркого осколка, последней вещи.
И он ответил:
— М-моя мать. Розамонд Синклер.
Джулиан отпустил руки. Холодная темная вода потянула его вниз, вниз, вниз в свои тенистые глубины. Вниз и вдаль.
Глава 51
Розамонд Синклер
День тридцать пятый
Сыновья Розамонд Синклер были мертвы.
Оба. Сначала Гэвин, злонамеренно убит. И теперь Джулиан, провалился под лед.
Его смерть не случайность. Она точно это знала. Один из все еще преданных ей полицейских заметил Аттикуса Бишопа у реки вместе с ним.
Джулиана убили так же точно, как и Гэвина.
Сокрушительное
С рыком негодования она крутанулась и схватила старинную фарфоровую тарелку из стопки, стоявшей на стойке в ожидании, когда ее уберут.
Розамонд бросила ее изо всех сил. Тарелка ударилась о стену на противоположной стороне кухни и разбилась на несколько частей. Она схватила следующую тарелку и запустила ее тоже.
Фарфор разбился вдребезги. Грохот отдавался у нее в ушах.
Она разбила все тарелки, миски и блюдца, которые у нее были, пока сотни керамических осколков не заблестели на деревянном полу. Ее ухоженные руки сжались в трясущиеся кулаки, все тело дрожало от черной ярости.
— Ты закончила? — спросил Маттиас Саттер.
Она почти забыла о нем.
Розамонд повернулась к нему лицом, ее грудь вздымалась, лицо и шея пылали жаром. Адреналин покинул ее тело.
На нее надвигалась тьма. Огромная воющая пустота.
Ее тщательно выверенный контроль дал трещину, в фасаде, над которым она так старательно работала, появились изломы. Все, что она могла видеть, стало красным. Горе и ярость смешались в токсичное, радиоактивное месиво, разъедающее ее внутренности. Она сходила с ума.
Маттиас тихо сидел на другой стороне острова, спина прямая, в одной руке бокал вина каберне совиньон.
— Что ты собираешься делать?
— Я хочу сжечь весь этот город дотла, — прошипела Розамонд.
Маттиас нахмурил брови.
— Возможно, это немного... преждевременно.
— Я отдала этим людям все! Все, что у меня есть! И все равно они предали меня.
Она посвятила свою жизнь Фолл-Крик. Весь стресс, бессонные ночи, политика и игры — она взяла все это на себя. Ей за это не платили. Черт, кто знал, заплатят ли ей когда-нибудь вообще.
Тем не менее, она охотно взяла на себя это бремя. Она пошла на необходимые жертвы, чтобы защитить город.
Благодаря ей Фолл-Крик избежал бедствий. Благодаря ей этот город остался цел и невредим.
У каждого жителя была еда на столе, чтобы удовлетворить их потребности, и дрова, чтобы согреть их детей — у каждого послушного жителя, во всяком случае. Она знала, что им нужно, даже раньше, чем они сами. Она знала, что нужно, и у нее хватило мужества и стойкости сделать так, чтобы это произошло.
Какой еще город или поселок может сказать такое? Конечно, ни один в Мичигане. Возможно, ни один во всей стране.
Она добилась этого. Никто другой.
Чем город отплатил ей за ее неизменную щедрость? Неблагодарностью, нытьем и неуважением. Предательством и изменой. Смертью ее сыновей