На грани безумия (Грани разумного) (др. перевод)
Шрифт:
Конечно, я понимаю, что, когда начинаешь роман с новым мужчиной, обязательно придется столкнуться со множеством различий между вами, различий, к которым нужно будет привыкать, которые нужно будет сглаживать как острые углы, но никогда, никогда в жизни я не думала, что стану спать с мужчиной, голосующим за консерваторов. Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю Марка Дарси и что, быть может, все четыре недели нашего романа он втайне от меня выписывал из приложений к воскресным газетам керамические фигурки животных в чепчиках или, нацепив фанатский шарфик, на клубном автобусе ездил
Беседа постепенно переходила в спор и состязание самолюбий.
– Откуда вы знаете, что показатель там четыре с половиной? – гавкала Луиза на какого-то мужчину, внешностью похожего на принца Эндрю.
– Я, вообще-то, изучал экономику в Кембридже.
– Кто вам преподавал? – накинулась на него другая женщина, будто от ответа на этот вопрос зависел исход спора.
– Как ты? – тихонько спросил меня Марк.
– Нормально, – ответила я, опустив голову.
– Ты вся дрожишь. В чем дело?
Пришлось все ему сказать.
– Ну да, я голосую за тори, и что в этом такого? – сказал он, с удивлением глядя на меня.
– Тише, – прошептала я, нервно оглядываясь по сторонам.
– Что в этом такого?
– Ну, как тебе объяснить, – начала я, жалея, что рядом со мной нет Шерон, – если бы я проголосовала за тори, я стала бы изгоем. Это все равно что заявиться в «Кафе руж» co сворой гончих или устраивать дома ужины со столовым серебром и отдельными тарелочками для хлеба.
– Как здесь, ты хочешь сказать? – засмеялся Марк.
– В общем да, – глухо ответила я.
– Ну и за кого же ты тогда голосуешь?
– За лейбористов, естественно, – возмущенно прошипела я. – Все голосуют за лейбористов.
– Думаю, этот факт научно еще не доказан, – возразил он. – И почему, позволь поинтересоваться?
– Что?
– Почему ты голосуешь за лейбористов?
– Ну, – я задумалась, – потому что голосовать за лейбористов – значит быть левым.
– Ах, вот оно что!
Похоже, все это его невероятно забавляло.
Все уже прислушивались к нашему разговору.
– И социалистом, – добавила я.
– Социалистом. Понятно. А «социалист» – это означает?..
– Единство трудящихся.
– Ну Блэр, похоже, не собирается оказывать поддержку профсоюзам, – сказал он. – Ты слышала, что он говорит о четвертом пункте [8] ?
– В общем, консерваторы – это фуфло.
– Фуфло? – переспросил Марк. – Экономика сейчас в куда лучшем состоянии, чем была.
– Не в лучшем, – напирала я. – И вообще, ее, наверно, подняли только потому, что скоро выборы.
8
Имеется в виду четвертый пункт Устава Лейбористской партии, в котором ставится задача «обеспечить работникам физического и умственного труда полный продукт их труда и его наиболее справедливое распределение на основе общественной собственности на средства производства».
– Подняли? – опять переспросил он. – Что подняли? Экономику подняли?
– Сравните позицию Блэра по объединенной Европе с
– Да. И почему в его программе нет увеличения расходов на здравоохранение, как в программе тори? – встрял «принц Эндрю».
Поразительно. Они опять раздухарились и стали друг перед другом выпендриваться. Наконец я не выдержала.
– Вся суть в том, чтобы голосовать за принципы, а не за какие-то там нюансы: процент сюда, процент туда. Абсолютно ясно, что лейбористы – это значит взаимопомощь, участие, это геи, матери-одиночки и Нельсон Мандела, и что другой лагерь – это властные зарвавшиеся дядьки, у которых романов на стороне как грязи, которые ездят в Париж и живут там в отеле «Ритц», а потом в программе «Сегодня» отчитывают ведущего.
За столом повисло глухое молчание.
– Что ж, точнее не скажешь, – со смехом произнес Марк, погладив меня по колену. – С твоими аргументами спорить не получится.
Все посмотрели на нас. Но, вместо того чтобы тоже посмеяться – как поступили бы нормальные люди, – просто сделали вид, что ничего не произошло, и снова стали кичливо тараторить, совершенно не обращая внимания на меня.
Трудно оценить, плоха или не очень была для меня сложившаяся ситуация. Словно я поселилась среди папуасов, отдавила лапу собаке вождя и теперь не знаю, как толковать слышащиеся отовсюду разговоры туземцев: то ли все в порядке и можно не беспокоиться, то ли они решают, каким способом приготовить из моих мозгов пюре.
Затем один из гостей постучал по столу и началась длинная череда речей, отвратительно, невыносимо, беспредельно скучных. Как только они иссякли, Марк шепнул мне:
– Ну что, пойдем?
Мы попрощались с соседями по столу и двинулись через зал к дверям.
– Э-э… Бриджит, – вдруг сказал он. – Ты только не волнуйся. Но у тебя с платьем что-то странное.
Я спешно поднесла руку к талии. Жуткий корсет умудрился каким-то образом расстегнуться и стал скручиваться сверху и снизу, так что вокруг пояса у меня будто спасательный круг надулся.
– Что это? – спросил Марк, кивая и улыбаясь коллегам, мимо которых мы проходили.
– Ничего, – буркнула я.
Как только мы вышли, я стрелой метнулась в туалет. Немало сил ушло у меня на то, чтобы снять платье, раскрутить обратно резиновый футляр и снова натянуть все это кошмарное одеяние. Как мне хотелось оказаться дома в любимых безразмерных штанах и свободном свитере!
Вернувшись в вестибюль, я ощутила желание немедля ринуться обратно в туалет. Марк разговаривал с Ребеккой. Опять. Она что-то шепнула ему на ухо и залилась мерзким смехом.
Я подошла к ним и неловко встала рядом.
– Вот и она! – воскликнул Марк. – Все в порядке?
– Бриджит! – Ребекка притворилась, что рада меня видеть. – Ты, говорят, на всех произвела большое впечатление своими политическими взглядами!
Как бы мне хотелось ответить ей чем-нибудь язвительно-остроумным! Но я просто стояла и глядела на нее исподлобья.
– Бриджит молодец, – нарушил молчание Марк. – Показала нам, какие мы напыщенные дураки! Что ж, нам пора, приятно было снова увидеться.