На грани риска
Шрифт:
Но Яцун уже не слушал. Расстелив лист ватмана, он торопливо набрасывал эскиз снежного дворца.
Наконец проект был готов, и мы отправились к Василию Канаки, на авторитет и поддержку которого весьма рассчитывали. Он только что расположился на отдых после вахты и встретил нас довольно хмуро. Но Яцун с таким воодушевлением принялся описывать красоты будущего сооружения, что Канаки не устоял и согласился сопровождать нас к Трешникову.
Алексея Федоровича мы застали в палатке метеорологов.
– Ну, с чем пожаловали, бояре?
– осведомился он, улыбнувшись нашему торжественному виду.
Яцун молча развернул перед ним ватман.
– Значит, снежный дворец? Что ж, неплохо.
– На сорок, а если потесниться, то и на все пятьдесят.
– Годится. А проект чей?
– Мой, - гордо сказал Яцун.
– Тогда и быть вам, Евгений Павлович, главным архитектором. А прорабом назначаю Сомова. Как, Мих-Мих, не возражаешь?
– По рукам.
Между камбузом и палаткой метеорологов оказалась площадка с ровным плотным снежным покровом. Дворец, поставленный здесь фасадом на юго-восток, идеально вписывался в полукольцо лагерных палаток.
– Теперь остается набрать строителей-добровольцев, - сказал Трешников.
– Приказывать никому не могу. Все и так умаялись. В общем, эту проблему решайте сами.
Впрочем, убеждать никого не пришлось: все охотно согласились принять участие в осуществлении грандиозного проекта.
После обеда зимовщики, свободные от неотложных дел, вышли на работу. Яцун воткнул по краям намеченного прямоугольника колышки, и мы, вооружившись ножовками и лопатами, принялись за дело. Первую партию кирпичей вырезали прямо на месте будущего "дворца". Под сорокасантиметровым пластом плотного снега, из которого получались отличные кирпичи, оказался слой рыхлого, зернистого, похожего на сахарный песок, оставшегося от прошлогоднего таяния. Его пришлось счищать лопатами. Наконец показалась зеленоватая поверхность льда. Но кирпичей хватило лишь на первые два ряда. Яцун умчался куда-то за палатки и вскоре возвратился, сияя от удовольствия.
– Полный порядок!
– сказал он.
– Там, за вертолетной площадкой, отличный сугроб. Можно нарезать кирпичей хоть на три дворца.
Сугроб действительно оказался отличным, но от него до места строительства было метров триста. Пришлось впрягаться в нарты. Их доверху нагружали снежными блоками, а затем, пыхтя и обливаясь потом, волокли через заструги к стройплощадке.
Работа спорилась. Но вдруг лед под ногами дрогнул, словно по нему ударили огромной кувалдой. Со стороны вертолетной площадки, где располагался наш карьер, раздался крик: "Полундра, льдина лопнула!" Бросив лопаты, мы кинулись туда. Примерно в ста метрах от палаток появилась извилистая трещина. Она расширялась на глазах, открывая густую черную воду, над которой поднимались клубы бурого пара. Отколовшаяся часть льдины отошла метров на двадцать. Разводье напоминало дорогу, проложенную среди заснеженного поля. Вертолетчики быстро запустили двигатели, и ярко-красный Ми-4 поднялся в воздух на разведку.
Вести, привезенные А. Ф. Бабенко, были не слишком утешительными: повсюду в районе лагеря лед пришел в движение. Поля покрылись темной сеткой трещин. То там, то здесь виднелись нагромождения свежих торосов. Происшествие несколько подпортило нам настроение, но подвижка льда прекратилась так же неожиданно, как и началась. Впрочем, никто не рассчитывал, что Арктика ради нас изменит свои привычки. И к появившейся трещине мы отнеслись как к неизбежности полярного быта.
Но ничто уже не могло охладить нашего строительного энтузиазма. Одни таскали снежные блоки, другие возводили стены, третьи сколачивали каркас для будущей крыши. Дворец поднимался как на дрожжах.
Утром 1 мая безмятежный сон дрейфовщиков прервал звон рынды (рельсы, подвешенной у кают-компании).
Не прошло и получаса, как лагерь ожил. Затарахтел мотор гидрологической лебедки, заскрипел снег под полозьями нарт, в аэрологическом павильоне послышалось клокотание генератора, с камбуза донеслось звяканье тарелок и призывное шипение жарящегося мяса.
Редколлегия в лихорадочной спешке, переворачивая баночки с красками, ломая карандаши, разливая клей, заканчивала первый номер фотогазеты. Она получилась на славу. Одну половину ее занимали отличные фотографии Яцуна, успевшего запечатлеть на пленке всех и каждого, а также палатки, грузы, торосы и сугробы. Вторую половину занимали два десятка дружеских шаржей, нарисованных нашими арктическими "кукрыниксами". Здесь и Сомов, присев на сугроб, сшивал нитками лопнувшую льдину; и Шариков демонстрировал чудеса эквилибристики, забрасывая кур в огромный бак; и наша лайка Блудный, вооруженная карабином, несла противомедвежью вахту.
Меня художник изобразил сидящим в задумчивости у стола с объявлением: "Доктор Волович. Прием (грузов) круглосуточно", поскольку на этот раз мне выпала роль врача-завхоза. Каждый рисунок сопровождался четверостишиями разного литературного достоинства.
Тем временем бригада строителей, руководимая Яцуном, разрывавшимся на части между дворцом и газетой, подравнивала стенки, подсыпала снежку, втыкала по фасаду красные флажки, затирала отверстия в снежных глыбах. Ровно в одиннадцать часов по московскому времени из-за дальних торосов вынырнул флагманский Ил-14, с ревом пронесся над станцией, едва не сдув палатки, и, покачав крыльями, исчез в сторону полюса. Видимо, Бурханова встревожили неожиданные подвижки льда, и он решил досконально ознакомиться с окружающим районом. А может быть, и новую льдинку на всякий случай подыскать. Чем черт не шутит! Но вскоре "ил" появился снова и сел на аэродроме-подскоке, куда уже отправился за гостями Бабенко.
Воспользовавшись минутами, пока вертолет слетает на подскок и обратно, я достал из мешка малицу из блестящего светло-коричневого оленьего меха, натянул вместо унтов изящные пимы, а вместо ушанки нахлобучил мохнатую чукотскую шапку - малахай. Приняв экзотически-полярный облик, я выбрался из палатки, рассчитывая удивить сподвижников своей выдумкой. Однако меня ждало разочарование: дрейфуны, все до одного, нарядились в малицы, пимы, оставшись верными лишь своим головным уборам.
Наконец гости прибыли. Все собрались вокруг невысокой трибуны, сложенной из больших снежных глыб, над которой, надуваясь под вздохами холодного ветра, сверкал свежей краской красный транспарант: "Да здравствует Первое мая!"
В общем, все было как на Большой земле. Трешников открыл торжественный митинг. Бурханов прочел поздравительную телеграмму из Москвы от Председателя Президиума Верховного Совета К. Е. Ворошилова. Затем на трибуну поднялся академик Д. И. Щербаков и поздравил нас от имени президиума Академии наук СССР. Его сменил академик Е. К. Федоров - славный представитель легендарной папанинской четверки, открывшей счет советским дрейфующим станциям. Затем мы бодро продефилировали два раза мимо трибуны и под громкие крики "ура" выпалили три раза из трех карабинов.
Митинг закончился. Яцун, который носился вокруг площадки, стрекоча кинокамерой, вдруг исчез.
– Прошу дорогих гостей пожаловать к столу, - сказал Трешников с жестом гостеприимного хозяина, и все толпой направились ко входу во дворец.
Из-за оленьей шкуры, закрывавшей вход, высунулась голова Яцуна.
– Один момент, - сказал он, протянул Щербакову ножницы и снова скрылся за пологом.
Дмитрий Иванович разрезал красную ленту. Гости один за другим входили во дворец и останавливались, пораженные. Да и мы сами ахнули от восторга перед открывшимся зрелищем.