На грани тьмы и света

Прасолов Алексей Тимофеевич

«Торжествует ночное отчаянье…»

Торжествует ночное отчаянье, До утра обеззвучив слова, Не одно у нас даже молчание, А стеной разделенные — два. Сжало губы, как смертною клятвою, Налегло тяжело и черно. Хорошо, что разорвано надвое, — Может, проговорится оно! 1970

«Наедине с собой останусь…»

Наедине с собой останусь — На краткий час иль навсегда… Так начинай прощальный танец И вдаль иди — не знай куда. Закрой глаза на день бессилья, Чтоб увидать иные дни. И только сына, только сына, Закрыв глаза, не урони. Не передай в чужие руки, Его несчастным не зови: Пускай рожденье было мукой — В нем трепет девичьей любви. Зачем моя была такою? Не чуя горечи и зла, Зачем не знала,

что тобою Обречена уже была? Ты встрепенулась: «Танец прерван! Твоей любовью? Навсегда? Так пусть же будет жертвой первой Твоя неранняя звезда! Я погашу ее навеки, Но в темноте, перед грозой, Смежу твои сухие веки И обожгу моей слезой». А я?.. Чтоб сердце не металось, Усну и встану поутру. И — сгинь, как сон мой, как усталость, Когда слезу твою сотру! Беды тебе не напророчу, Но дня не будет, как тогда, И вновь меня разбудит ночью Моя неранняя звезда. 1970

«В тяжких волнах наружного гула…»

В тяжких волнах наружного гула И в прозрачном дрожанье стекла Та же боль, что на время уснула И опять, отдохнув, проняла. Вижу — смотрит глазами твоими, Слышу — просит холодной воды. И горит на губах моих имя Разделенной с тобою беды. Все прошло. Что теперь с тобой делят? Это старый иль новый обряд? Для иного постель тебе стелют И другие слова говорят. Завтра нам поневоле встречаться. Тихий — к тихой взойду на крыльцо, И усталое грешное счастье, Не стыдясь, мне заглянет в лицо. И, как встреча, слова — поневоле, Деловые слова, а в душе Немота очистительной боли — Той, что ты не разделишь уже. 1970

«В час, как дождик короткий…»

В час, как дождик короткий и празднично чистый Чем-то душу наполнит, Молодая упругость рябиновой кисти О тебе мне напомнит. Не постиг я, каким создала твое сердце природа, Но всегда мне казалось, Что сродни ему зрелость неполного раннего плода И стыдливая завязь. А мое ведь иное — в нем поровну мрака и света, И порой, что ни делай, Для него в этом мире как будто два цвета — Только черный да белый. Не зови нищетой — это грани враждующих истин. С ними горше и легче. Ты поймешь это все, когда рук обессиленных кисти Мне уронишь на плечи. 1970

Последняя встреча

Как будто век я не был тут, Не потому, что перемены: Все так же ласточки поют И метят крестиками стены. Для всех раскрытая сирень Все так же выгнала побеги Сквозь просветленно-зыбкий день, Сквозь воздух, полный синей неги. И я в глаза твои взглянул — Из глубины я ждал ответа, Но, отчужденный, он скользнул, Рассеялся и сгинул где-то. Тогда я, трепетный насквозь, Призвал на помощь взгляду слово, Но одиноко раздалось Оно — и тихо стало снова. И был язык у тишины — Сводил он нынешнее с давним. И стали мне теперь слышны Слова последнего свиданья. Не помню, пели ль соловьи, Была ли ночь тогда с луною, Но встали там глаза твои, Открывшись вдруг передо мною. Любви не знавшие как зла, Они о страсти не кричали, В напрасных поисках тепла Они как будто одичали. И вышли ночью на огонь, И был огонь живым и щедрым: Озябшим подавал ладонь И не кидался вслед за ветром. Своею силой он играл, Ему не надо было греться — Он сам и грел, и обжигал, Когда встречал дурное сердце. А здесь он дрогнул и поник Перед раскрытыми глазами: Он лишь себя увидел в них И, резко выпрямившись, замер. Все одиночество его, Там отраженное, глядело И в ту минуту твоего В себя впустить не захотело. И, одинокий, шел я прочь, И уносил я… нет, не память! Как жадно всасывали ночь Цветы припухшими губами. Как время пестрое неслось, Как день бывал гнетуще-вечен, Как горько всем отозвалось Мгновенье той последней встречи! Прости! Последней — для тебя, А для меня она — в начале… И стал я жить, не торопя Души, которой не прощал я. Прости, и пусть, как чистый день, Мой благодарный вздох и радость Вдохнет раскрытая сирень За домовитою оградой. Не ты ль понять мне помогла (Как я твои не смог вначале) Глаза, что, в поисках тепла, Мне вновь открылись одичало!.. 1971

«Уходи. Я с ней один побуду…»

Как и жить мне с этой обузой,

А еще называют Музой…

А. Ахматова

Уходи. Я с ней один побуду, Пусть на людях, но — наедине. Этот час идет за мной повсюду, Он отпущен только ей и мне. Я к ее внезапному приходу Замираю, словно на краю, Отдаю житейскую свободу За неволю давнюю мою. Обняла — и шум пошел на убыль, И в минуты частых наших встреч, Чем жесточе я сжимаю губы, Тем вернее зреющая речь. Эта верность, знаю я, сурова К тем, кому дается с ранних дней, И когда ей требуется слово, Дай — судьбой рожденное твоей. И опять замрет звучанье чувства, И глаза поймут, что ночь светла. А кругом — торжественно и пусто: Не дождавшись, ты давно ушла. 1970

И, ясная в трепете боли,

Начальная светит минута

«Как прянет луч вечерний…»

Как прянет луч вечерний, Ударит в грудь мою, Я тихое свеченье К ногам твоим пролью. Тревожным черноземом С краев окаймлено, Забытым и знакомым Увидится оно. По залитой дороге Пройдешь ты без следа, И лишь кругами дрогнет Глядящая вода. Широкое, водою, Как сон твой наяву, Я — облачко цветное — Вожатым поплыву. Иди за мною следом. Предчувствую межу. Спеши — последним светом Я в бездне исхожу. Все ближе камень серый — Однообразный путь. Здесь гибельный мой берег… Прощай и не забудь. 1967

«Сказали так, что умер я…»

Сказали так, что умер я. Не знал. Но слишком многих я похоронил. Идет душа, храня живой накал, Идет — среди живых и средь могил. И как-то странно чувствую порой В глазах людей, увидевших меня, То отраженье, где еще живой Встаю — свидетель нынешнего дня. И те, кого я скорбно хоронил, Глядят моими честными глазами На этот мир, где жизней и могил Число должны определять мы сами. 1967

«Зажми свою свежую рану…»

Зажми свою свежую рану, Пусть кровь одиноко не свищет, Она, как душа в нашем теле, Смертельного выхода ищет. В глаза ли глубокие гляну — Живое в них дышит сознанье, Что рана — твое обретенье, А с ним ты сильнее страданья. И словно отысканный выход — В душе отступившая смута, И, ясная в трепете боли, Начальная светит минута. А мы осененно и тихо Столпились, чего-то не смея: В животном предчувствии доли Нетронутым рана страшнее. 1969

«Если ко мне ты захочешь…»

Если ко мне ты захочешь, Руки свои протяни — Камень, холодный на ощупь, Встретят сегодня они. В камне, пугающем руки, Не распознаешь черты — Те, что до нашей разлуки Были теплы и чисты. Только в отчаянье — слышишь? — Камень винить не спеши, — Может, пустыня в нем дышит Зноем усталой души. Есть в этом мире ваятель С грубым и страшным резцом: Счастливы мы, если платим Горю — веселым лицом. Счастливы, если удастся Сердце корой бытия Скрыть, чтоб неузнанно — здравствуй! — Вскрикнуть: — Да это же я! Руки неверяще вскинув, Что-то сомкнут и сорвут, Как реставратор — картину, К свету лицом повернут. Если ко мне ты захочешь, Дай лишь доверчивость рук, — Камень, холодный на ощупь, Сердцем окажется вдруг. 1970

«Листа несорванного дрожь…»

Листа несорванного дрожь, И забытье травинок тощих, И надо всем еще не дождь, А еле слышный мелкий дождик. Сольются капли на листе, И вот, почувствовав их тяжесть, Рожденный там, на высоте, Он замертво на землю ляжет. Но все произойдет не вдруг: Еще — от трепета до тленья — Он совершит прощальный круг Замедленно — как в удивленье. А дождик с четырех сторон Уже облег и лес и поле Так мягко, словно хочет он, Чтоб неизбежное — без боли. 1971