На грани тьмы и света

Прасолов Алексей Тимофеевич

2

А кто там в будке — тот ли, та ли, Душа ль, в которой — высота? Душа ль, что рвется, вылетая Клубочком белым изо рта? Иль, отрешенный, застекольный, Мой ближний стерся и умолк, Чтобы — ни радостно, ни больно, Чтоб только волю втиснуть в долг? Молчанье. Кран, как дух рабочий, Стрелою с хрустом поведя, Покончил вдруг с застоем ночи, Напружился — и, погодя… Не отрывалась, а всплывала Плита, теряющая вес, Как, удивленная сначала, Она недолгий путь свой весь Чертила вытянуто, странно, Не отклоняясь ни на пядь: Она боялась грубой гранью Рассвет до крови ободрать. И двуединое подобье Бетон со спуском обретал: Неотвратимый — как надгробье, Торжественный — как пьедестал.

3

То

в профиль, то лицом — при спуске — Там, надо мной, горит душа, На вечность плюнувши по-русски, Живой минутой дорожа. А здесь, по русскому присловью: «Один работай, семь дивись», — По-русски ртами диво ловят И головой — то вверх, то вниз. Железный жест под грузом точен. Без груза — радостно-широк: Талант наукой не источен, Науке дар свободный — впрок. Жаль, с ним — с безвестным — я расстанусь. Да что ему? В пылу труда Хранит в нас душу безымянность Надежней славы иногда… 1970

«Сердце, и когда ты застучало…»

Сердце, и когда ты застучало, В утреннем предчувствии своем, Знал ли я, что нежное начало Мне такую муку обещало, Без которой песни не споем. И пока хранить умеешь в тайне До поры и чувство, и слова, Значит, правда — спутница страданья И любви взыскательной — жива. 1970

«Пусть гримаса не станет улыбкой…»

Пусть гримаса не станет улыбкой, Но взлетел твой смычок огневой Над блокадной оттаявшей скрипкой, Над ночной многоструйной Невой. О Нева! Ей в гранитной неволе — Как вину в запасном хрустале: Ведь его не пригубит в застолье Та, что там — в пискаревской земле. Та, что знала: не быть с нами третьей Ни тогда, ни теперь средь огней, Та, что знала: не будет бессмертья, Но бессмертье заплачет о ней. 1970

«Земля свободна и просторна…»

Земля свободна и просторна, Земля тепла и глубока, И перевеянные зерна Томит предчувствие ростка. Для праздных глаз — однообразье, А для меня — на сотни верст Неразделимость и согласье… 1971

Безвременье

(На мотив старинной казачьей думы)

— Ой, Корнила, Корнила, Стало дома все немило. А куда бы мне, Корнила, Снарядиться в поход? — Дал бы я совет — на север, Да все дороги снег завеял, Не к поре поход затеял — Добрый конь не пройдет. — Ой, Корнила, Корнила, Пропадает даром сила! Ты отправь меня, Корнила, Не на север, так на юг. — А на юге-то, на юге Прошли черно бури-вьюги — Конь травы не найдет. Еще мать нам не велела: Там идет чума-холера, Человеческому горю Нету берега, как морю, Не ходи ты на юг. — Эх, Корнила, Корнила, Мне слова твои немилы, — Кован конь, клинок наточен, Мое сердце воли хочет — Отпусти хоть на восток! — На востоке, на востоке, Там Урал стоит высокий, Люди пушки льют, Кандалы куют. Не ходи на восток. — Ой, Корнила, Корнила, Что-то сердце заныло… Коль пути мои не торены На глухие на три стороны, Хоть четвертую мне дай! — А четвертая сторона Будет к западу, А на западе Двери заперты, И без умысла без злого Не поймут там твое слово. А поймут, так не поверят — Не откроют тебе двери. Не ходи на запад. — Эх, Корнила, Корнила, Постарела твоя сила! Только ездит к куму в гости, Только греет свои кости — То твоя и доля! А моя-то доля Не ночует дома, Ночью кличет меня с поля, Закликает с Дона! Я слыхал про атамана, Про его победу, Я до Разина Степана На совет поеду. — Не найти тебе Степана — Изменило счастье, Порубали атамана На четыре части… — Что ж об этом человеке Всюду слышу речи? — В церкви прокляли навеки — Значит, Стенька вечен. 1971

Дивьи монахи

Ночью с Дона — страхи Клонят свечку веры. С Киева монахи Роют там пещеры. Как монах заходит С черной бородою, А другой выходит С белой головою. Каково, монаше, Житие-то ваше? Белая — от мела Или поседела Твоя голова? Солнце тяжко село. Свечка догорела, На губах монашьих Запеклись навеки Кровь или слова?.. Руки их в бессилье Непокорны стали: На груди скрестили — Разошлись, упали Дланями на глыбу, Что весь день тесали. 1971

«На пустыре обмякла яма…»

На пустыре обмякла яма, Наполненная тишиной, И мне не слышно слово «мама», Произнесенное не мной. Тяжелую я вижу крышу, Которой нет уже теперь, И сквозь бомбежку резко слышу, Как вновь отскакивает дверь. 1971

На реке

Воткнулись вглубь верхушки сосен, Под ними млеют облака, И стадо медленно проносит По ним пятнистые бока. И всадник, жаром истомленный, По стремя ярко освещен Там, где разлился фон зеленый, И черен там, где белый фон. А я курю неторопливо И не хочу пускаться вплавь Туда, где льется это диво И перевертывает явь. 1971

Далече рано…

Дон. Богучарщина

Налево — сосны над водой, Направо — белый и в безлунности — Высокий берег меловой, Нахмурясь, накрепко задумался. Еще не высветлен зенит, Но облака уже разорваны. Что мне шумит? Что мне звенит Далече рано перед зорями? Трехтонка с флягами прошла, И, алюминиево-голые, Так плотно трутся их тела Как бы со срезанными головами. Гремит разболтанный прицеп, Рога кидая на две стороны. Моторный гул уходит в степь Далече рано перед зорями. Теки, река, и берег гладь, Пусть берег волны гранью трогает. Иные воды, да не вспять, А все — сужденной им дорогою. И сколько здесь костей хранит Земля, что накрест переорана?.. Звезда железная звенит Далече рано перед зорями. 1971

«Вокзал гнетущую зевоту…»

Вокзал гнетущую зевоту Давил в обмякшем кулаке. Я ожиданье, как заботу, Стряхнул — и вышел налегке. Через дверной замок скрипучий Рывком — за мглою по пятам — Туда, где ветер с током пущен, Чтоб стон и свист — по проводам. Туда, где гул в пустых киосках, Где лист афишный — как декрет, Где вдруг два профиля матросских Наклонно вычеканил свет. Не шло — «проезжие» — к обоим: Средь ночи ль той, на том ветру ль Годилось имя лишь одно им — Непреходящее — патруль. И как в бессмертие — легенда, Врывались в черный переход Балтийски взвихренные ленты, Крылатый ворот — наотлет. И всю дорогу словно жженье Касалось моего лица: Нет повторенья у движенья, Есть продолженье — без конца. 1971

На рассвете

Снегирей орешник взвешивал На концах ветвей. Мальчик шел по снегу свежему Мимо снегирей. Не веселой, не угрюмою, А какой невесть, Вдруг застигнут был он думою И напрягся весь. Встал средь леса ранним путником — Набок голова — И по первоснежью прутиком Стал чертить слова: «Этот снег не белый — розовый, Он от снегиря. На рассвете из Березова Проходил здесь я…» И печатно имя выставил Прутиком внизу, И не слышал, как высвистывал Некий дух в лесу. Снегирей смахнув с орешника, В жажде буйных дел, Дух над мальчиком — Над грешником — Зычно загудел: — А зачем ты пишешь по лесу Имя на снегу? Иль добрался здесь до полюса? Иль прошел тайгу? Снег ему не белый — розовый… Погляди сперва! И под валенками россыпью — Первые слова. Но едва спиной широкою Повернулся дух, Мальчик вслед ему сорокою Прострочил их вслух. Первый стих, сливая в голосе Дерзость, боль и смех, Покатился эхом — по лесу И слезами — в снег. 1971