На исходе дня
Шрифт:
— Что с ним? — директор поворачивается вместе с креслом.
— Старость, дорогой товарищ, старость.
— Слышь, отец, не болен ты! — Подбежав, сын крикнул это прямо в ухо лежащему, тот зашевелился, слышно, как хрустнули суставы; сметанно-белое, десятилетия не видевшее солнышка тело старика начало дрожать.
— Вы не поняли коллегу Чебрюнаса. Старость — болезнь. Тяжелейшая из всех, от нее нет лекарств, — вежливо объясняет Наримантас, думая не только о чужом старике — об одиноком и заброшенном собственном отце.
— Все будем старыми,
— Да, старости не избегнешь, — кивает Чебрюнас, он тоже не забывает о шпингалетах и принимается выписывать рецепты. Изводит целую стопку бланков, и лицо директора постепенно светлеет.
— Восемьдесят шестой гоню! — ощупывает себя старик, проверяя, все ли косточки на месте — Наримантас, направляя его худую руку, помогает найти рукав. — Как не болеть.
— Два ряда яблонь прошлой осенью высадил, — сердится сын. — А кому нужны его яблоки? Говорил же: брось! Не надрывайся!
— Не работать? Как жить, если не работать? — Старик только теперь испугался белых халатов, а еще больше — строгого, мечущегося по кабинету сына. Кто сухие ветви обрежет, кто удобрит? Не обиходишь дерево, оно плода не даст… Выпишите лекарства — буду пить. Но не работать?
— Когда прижмет, переедешь ко мне! Будешь сыт, досмотрен, врачи вон под боком. — Сын постукивает ребром ладони по спинке дивана, ударяет не сильно, но повелительно, возражений он не потерпит, и у старика отвисает нижняя челюсть. — Будешь Рекса выводить. И сам погуляешь, и с людьми пообщаешься.
— Ничего вы не поняли, уважаемый товарищ! — Наримантасу внушает неприязнь вялая, холодная рука, хотя директор — мужчина коренастый, здоровый. Не выдумаешь болезни — шпингалетов не вытянешь! И все-таки напрасно старается Чебрюнас, угождая сильным мира сего и надеясь воспользоваться ими, пусть не для себя — для общего блага, улыбается да поддакивает, совсем раздвоился человек, уж и не знаешь, каков настоящий: этот ли, усердно увивающийся около каждого начальника, или тот, горячо убеждающий любого сотрудника, что готов за него, за больницу на Голгофу подняться.
— Что-что? — Шея директора багровеет, не решаясь спорить с худым доктором, он, словно ища поддержки, косится на пухлого главврача, более соответствующего ему по должности.
— Коллега Наримантас чудак! — И Чебрюнас что-то доверительно шепчет на ухо директору, не забыв подмигнуть и коллеге — даже доволен игрой, без нее задохнулся бы, чувствовал бы себя ненужным.
— Пусть я чудак, но и вы не меньший, товарищ директор! Приятно вам было бы, чтобы вас на склоне лет по городу собака таскала? Батюшка ваш деревья сажает, а вы ему — Рекса выводить, — зло выкладывает Наримантас и поворачивается к старичку, скребущему редкие седые волосенки роговым гребнем с повыломанными зубьями. — Работай, отец, сажай деревья, но понемногу, по одному. И будешь жить, до ста будешь жить!
— От дела оторвали! Нет у меня времени по
— Как его электрокардиограмма?
— Шаблинскаса?
Минуту они смотрят друг на друга жадно и подозрительно, как будто каждый знает о том, что больше всего нужно другому, но ни за что не согласится выложить эту свою догадку.
— Честно говоря, неважно. — И Наримантас ощущает под сердцем холодок: а ну как распорядится отключить аппарат?! Ведь практически Шаблинскас…
— Вы уж смотрите там, — вспыхивают и гаснут стекла очков. Опасность миновала.
— Намучились мы с ним…
— Смотрите, смотрите… А старичок симпатичный, а? Зря ты вмазал директору. Хозяйственный мужик. Без таких не обойтись.
— Наверно, доброе у него хозяйство, если собак развел.
— Не защищай ты стариков. Им тоже в наши времена не угодишь. Самостоятельные, пенсиями испорченные! Не покупаешь телевизор — жмот, усадил у голубого экрана — отгородился от отца, не разговариваешь с его милостью! Сада нет — от земли оторвался, берешь участок — он землей по горло сыт, сам пачкайся! У тебя что, разве нет старика?
— Я со своим по другим поводам воюю.
— Видишь, и ты со своим… Все воюем, все, куда денешься!
— Мой старик хочет, чтобы я свет уравнивал, как Тадас Блинда [4] . Маяковского через лупу читает.
— А ты по стопам Блинды, кажется мне, и скачешь! — Чебрюнас, даже шутя, гнет круто, от обороны незаметно переходит в нападение. — Колючий, злой… Тебе не угодишь. Твои больные особые, другие нас и интересовать не должны, только твои.
4
Тадас Блинда (умер в 1878 году) — предводитель разбойников, защитник бедноты, мстивший помещикам и царским чиновникам .
— Запахло демагогией, или мне показалось?
— Уже обвиняешь! Не себя, конечно, товарищей по работе… Самое удобное — начальников! Ну, чего ощетинился? Чего кидаешься? Я же тебя не упрекаю. У всех бывают… неудачи.
— Что ты сказал?
— А что слышал. Неудачная операция залог другой, более успешной. Так и наш декан говаривал, не помнишь?
— Значит, Навицкене права? Пришел ответ?
— Да, Винцас, да. Злокачественная.
— Почему же санитарки узнают это раньше, чем оперировавший хирург? Может, теперь мне перед ней извиниться?