На исходе каменного века

Маношкин Михаил Павлович

— Кто поднимет руку на Баока — тот против Урбу!..

Баок не скрывал своего торжества над сверстниками. Урбу давал ему власть, а власть пьянила, как сок ковы, который ланны пьют у праздничных костров.

Оставшись за вождя, Баок задирал сверстников, раздавал шлепки подросткам, покрикивал на женщин, хотя ими распоряжалась Нга, жена Урбу. Втайне Баок желал, чтобы мужчины подольше не возвращались домой, — тогда он вдоволь насладился бы властью.

Мужчин и в самом деле долго не было. Вода отсекла их от пещеры, задержала в пути, а может быть, и еще какая беда задержала.

Не счесть зол, подстерегающих ланнов на земле. Только в краю черных туманов, куда ланны

уходят после смерти, не бывает ливней, хищников и огненных стрел.

Но торжество Баока вскоре погасло, как костер под дождем: ланны начали голодать. В короткие перерывы между ливнями женщины торопливо собирали в степи съедобные корни, однако утолить голод одними только корнями и травами ланны не могли. Надо было позаботиться о мясной пище, а Баок бездействовал. Он боялся покидать пещеру. Он вздрагивал, когда сверкали молнии и по темно-багровому небу перекатывался грохот. Баоку теперь хотелось, чтобы охотники поскорее возвращались домой. Власть хороша, когда вдоволь мяса и никаких забот.

Бездействие Баока никого не удивило — иного ланны и не ждали от него. Урбу дал ему власть, но в трудные дни ланны ценили не того, в чьих руках власть, а того, кто достойнее. Самыми же достойными из юношей были Гал и Рун.

* * *

Гал давно мог быть вожаком среди сверстников, если бы не его пристрастие к уединению, не его странные слова, не дружба со старой Луху. У него была своя особая жизнь, не похожая на жизнь многих молодых ланнов. Возможно, так стало потому, что он с детства вынужден был сам заботиться о своем пропитании.

Ланны пришли к Дуа из светлых лесов, из края малых рек и озер. С Дуа они по-настоящему не подружились: бурная, неукротимая, она была не очень гостеприимна. Рыбной ловле ланны издавна предпочитали охоту, хотя умели делать лодки и плоты. Рыбалка для них скорее была развлечением, чем промыслом. Лишь весной, когда рыба метала икру, они прекращали охоту и шли на берега ручьев бить острогой тучных рыбин. Рыбачили они и в Дуа, выбирая для этого неглубокие затоны, однако охотнее ловили не в ней, а в ее притоках.

В отличие от соплеменников, Гал крепко подружился с Дуа. Ему полюбились ее просторы, он плавал в ней, как рыба, бил копьем и острогой щук, судаков, сазанов и осетров, ловил на удочку лещей, окуней, плотву, стерлядь, собирал на мелководье устриц и раков, нырял с прибрежных камней до дна. Ему никогда не было скучно с Дуа. Среди береговых скал всегда можно было что-нибудь найти — гнезда птиц, куски кремня и яшмы, камни-цветы и даже знаки неведомых людей, выбитые на больших плоских камнях. Однажды, спустившись в расселину, он обнаружил глыбу каменной соли. Ланны перенесли ценную находку в пещеру. В нескольких тысячах шагов от становища Гал открыл на берегу грот, достаточный для того, чтобы в нем можно было развести костер и укрыться от дождя. В этой маленькой пещере он бывал не только днем — он провел в ней немало ночей. В одну из них за ним упорно следил леопард. Гал не испугался его, и зверь ушел. Позже они не раз видели друг друга, но пятнистый зверь больше не ступал в его след. Во время ливней этот леопард едва не напал на Луху. Гал узнал его — может быть, зверь тоже узнал Гала…

Гал любил, поднявшись на высокую скалу, оглядывать окрестности. Земля тогда раздавалась вширь, дали тонули в молочно-синей дымке и волновали своей таинственностью. Эту земную громаду Дуа делила пополам. Одну половину занимала неровная степь, на другой загадочно темнели далекие леса. Дуа тоненькой змейкой выползала из небесной дымки, полнела,

ширилась, становилась огромной, а потом опять сужалась вдали и исчезала в голубых туманах.

Она текла оттуда, где летними вечерами заходило солнце, и уползала туда, где по утрам небо охватывал пожар.

— Чьи это костры? — спросил однажды у Луху Гал, показав на оранжевое предрассветное небо. Но Луху тоже не знала чьи.

— Зачем тебе небесные костры? — проговорила, повернув к утренней заре морщинистое, как кора старого дерева, лицо. — Духи предков привели ланнов сюда, а там, за краем земли, не наш мир. Там отдыхает солнце, там живут чужие духи, там чужие края охоты.

Гал любил слушать Луху — никто из ланнов не знал и не помнил столько, сколько знала и помнила она. Опираясь на мудрость предков и на собственный опыт, она умела объяснить многое.

— Голубая дымка, — говорила она, — это граница охотничьих земель ланнов. То, что скрыто от наших глаз, принадлежит другим людям. Они жгут костры и прикрываются дымкой, чтобы сохранить свои охотничьи края…

Слова Луху волновали его, как таинственная загадка, а загадок у Гала было больше, чем у всех молодых ланнов. Его интересовало, почему небо голубое, а трава и листья зеленые, почему солнце восходит и заходит в одних и тех же местах и почему из одних облаков выпадает дождь, а из других — нет. Он подолгу смотрел, как трудятся муравьи, как паук ткет паутину, он недоумевал, почему птицы умолкают, когда на небе горят огромные костры. Он многое хотел знать.

Сверстники посмеивались над его любопытством.

— Зачем ломать голову над тем, что есть? — шумно возражали ему. — Существует, и этого достаточно. Ты произносишь пустые слова, оттого что дружишь с Луху!

Выведенный из себя, Гал пускал в ход свои крепкие кулаки. Рун неизменно становился на его сторону, и насмешники быстро умолкали перед напористой силой двух пар мускулистых рук.

Ланны посмеивались над Луху, потому что не уважали старых и слабых и не заботились о них. Луху питалась кореньями, орехами, болотными ягодами, предварительно растерев их в своей ступке, а когда их не было, подолгу обходилась без пищи, словно у нее вообще угасла потребность есть. Она равнодушно смотрела на пиршества соплеменников и ничего не требовала для себя. Она прощала ланнам их неразумие и продолжала лечить их. Особенно старательно она ухаживала за больными детьми, что не мешало им, когда они подрастали, бессознательно усваивать ту племенную жестокость, которая позволяла им смеяться над слабостью Луху и равнодушно воспринимать ее обездоленную старость. Ланны не желали замечать, что у Луху был светлый и добрый ум.

Иногда Луху говорила загадками, доставшимися ей от предков.

— Откуда появились камни-цветы? — неторопливо объясняла она Галу. — Они родились из огня, который выбрасывают из себя горы…

Гал не видел ни гор, ни горного огня, но он верил Луху, потому что камни-цветы действительно находят в скалах.

Ланны издавна ценили эти камни за красоту и твердость: камни-цветы давали им власть над другими камнями и костью. Хранили их обычно такими, какими находили, потому что обработать камни-цветы мог не каждый: для этого требовалось слишком большое терпение. Камни-цветы дарили в брачную ночь невесте; в обмен на них мужчина мог приобрести благосклонность самой неприступной женщины. Иногда мужчины жестоко ссорились между собой из-за камней-цветов. Правым в споре обычно признавался сильнейший. При случае Урбу присваивал себе чужие находки. Так же поступали другие сильные воины, поэтому многие ланны до поры до времени старались держать свои камни в секрете от соплеменников.