На корабле полдень

Зорич Александр

Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла…

Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать «забрел», Дидимов-Затонский.

Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.

— Тёма,

мать твою…

— Да, Виктор Ростиславович? — Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова-Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.

— Я вижу, — речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины, — Вижу… Наши… Про нас… Не забыли…

— Да-да, это пилот-истребитель, Пушкин его фамилия… У него сестра талантливая, Полина, — затарахтел Засядько.

Майор Дидимов-Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще — закрыть всё пространство от акустических колебаний.

— Потом… А пока… Отдай… Ему… Пилоту… Дело № 24… Пусть скопирует… И позаботится… А то знаешь, как оно бывает… Мария Ивановна, голубка наша, должна знать…

Засядько застыл. Как будто услышал что-то непотребное.

— Но я не могу! Это же секретное дело… Сверхсекретное! — Убежденно возразил он.

— Отставить «не могу»… Я приказываю… Отдать… Ему… Пусть скопирует… — повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном-зазывалой с крыльца книжного магазина.

Засядько помрачнел лицом. Умолк — как видно в тишине ему было легче смириться с волей старшего по званию.

Он заковылял к встроенному в стену стеклянному шкафчику. Достал оттуда свои форменные брюки, местами изорванные, местами в пятнах засохшей крови. Произвел какую-то неразличимую манипуляцию с пряжкой ремня и извлек из нее твердотельный накопитель величиной с монету.

— Держите, — сказал он мрачно. — Дело номер двадцать четыре. Совершенно секретное.

— Благодарю, — сказал я.

Больше всего на свете я ненавижу всё совершенно секретное. Может быть, поэтому я и пошел в пилоты?

Не успел я возвратить Засядько его твердотельную прелесть, как дверь палаты распахнулась и в полосе белого света показалось гладковыбритое лицо Сержанта.

Глаза его жизнерадостно сияли.

«Неужели коньячку тяпнул?» — С тоской подумал я.

Но дело было не в коньячке.

— Вы мне нужны, Шура… Срочно… А потом, буквально через десять минут, вы сможете вернуться к своим товарищами. Да и вообще, имейте в виду, что с этой минуты за их здоровье и судьбу отвечаете вы… Похоже, вы еще не привыкли к этой мысли.

Я обернулся и поглядел на Засядько —

дескать, вы слышали? Отвечаю я. Значит, слушайтесь меня теперь, как дети отца.

Походкой страшно авторитетного перца я проследовал за Сержантом. Мы оказались в той же комнате с лазурью на потолке, где я уничтожал несвежие конфеты. Только теперь всё в ней несло следы сверхбыстрых сборов.

А на письменном столе важной персоной стоял синий походный рюкзачок, судя по взгорбленному рельефу его стенок набитый до отказа.

— Я, собственно, хотел попрощаться, — бодро произнес Сержант.

— Попрощаться? А куда… вы?..

— В таких случаях моя бабушка Матрена Афанасьевна говорила «не закудыкивай дорогу».

— А если серьезно?

— А если серьезно, за нами выслан транспорт.

— Выслан наследниками Вохура? — Попробовал угадать я. — Учителем Калишем?

Сержант поглядел на меня, как глядели иные кадеты пятого курса, когда я вдруг в разговоре упоминал их пассий из времен, когда они были курсе на первом. «Ты б еще маму вспомнил», — вот что значил этот взгляд.

— Нет. Мир манихеев ни меня, ни моих товарищей больше не интересует. Как и Глагол в целом. Ведь нас ждет новый мир, значительно более волнующий, справедливый и добрый…

— Вы нашли пресловутый «другой глобус»?.. А, погодите! Речь, что ли, идет об окрестностях какой-то из «точек Казимира»?! — Проявил памятливость я.

— Именно! Поглядим, так ли у них здорово, как о том сказывают немногие доверенные источники, — с этими словами Сержант надел лямку рюкзака на левое плечо и, особым туристическим движением, вкрутился в правую. — Собственно, наш транспорт уже сел на крыше.

— Могу ли я вас проводить? — Спросил я, неожиданно сильно волнуясь.

— Нет.

— Зачем же вы меня тогда позвали?

— Хотел подарить вам, Шура, одну вещь. Никогда не забуду ваши глаза во время нашей первой встречи… В них было что-то ветхозаветное. В общем, этим подарком я хотел бы выразить вам благодарность, — и Сержант протянул мне невзрачные, но тяжелые перчатки из неизвестного мне материала.

— Благодарность? Но за что? — Искренне не понимал я, хотя подарок, конечно, взял.

— За то, что у вас покладистый характер, Шура. Это раз. Вот сегодня там, на космодроме возле дамбы, вы могли бы полезть в бутылку, размахивать табельным оружием, качать права… Пришлось бы применять силу, урезонивать вас… А так вы увидели, что мы — нормальные люди, и повели себя как нормальный человек… Я благодарю вас за то, что вы и ваши подчиненные не стали проецировать на нас свое социальное сумасшествие и свою агрессивность… Это дорогого стоит, поверьте!

Я кивнул. Не так уж часто меня благодарили за то, что я — «нормальный человек» с «покладистым характером».