На корабле утро
Шрифт:
Со свитером дело обстояло попроще… В общем, не прошло и десяти минут, как Любава, полностью стряхнув с себя блаженное любовное забытье, приобрела вид отчужденный и деловой.
– А вы почему не одеваетесь, Владимир? – строго спросила она, придерживаясь рукой за стену (вторая рука натягивала на пятку мягкий задник туфли).
– Не одеваюсь – потому что не желаю, – спокойно сказал Комлев, не меняя положения. – Мне нравится мое тело. И я считаю, оно заслужило несколько минут свободы от шерстяных и хлопчатобумажных вериг человеческой цивилизации…
– Вы хоть понимаете, где мы находимся?
– Да.
– Вы как хотите, а я пошла!
– Даже не попрощаетесь?
Несколько мгновений Любава глядела на вальяжно-атлетического, белого и безгрешно-нагого, как античная статуя, Комлева с выражением удивленного одобрения – как видно, несмотря на все моральные запреты, а возможно даже и латентное ханжество, зрелище пришлось ей по вкусу – кому же не нравится, когда тебя желают так сильно. Но в душе госпожи военврача уж очень яростно боролись приязнь, мораль и здравый смысл… Когда Любава была практически готова сорваться с места, чтобы припечатать к скуле Комлева прощальный поцелуй, ведь это не комильфо, уходить, не поцеловав человека, с которым только что был так близок, в коридоре отчетливо хлопнула дверь – не то сквозняк, не то полуночник, засидевшийся в парной…
– Прощайте! – быстро сказала Любава и бросилась через порог.
Комлев закрыл за ней дверь раздевалки.
На душе у него было сумеречно. Он был опытным любовником и знал: после высоковольтных сближений, подобных этому, судьба предоставляет мужчине и женщине лишь два пути: расстаться навсегда или же быть вместе долго и счастливо. В те минуты ему очень хотелось второго. А вот Любава, похоже, пыталась решить в пользу первого. Точнее, Комлеву показалось, только что он видел двух Любав одновременно. И каждая из этих двух хотела своего.
«Ах, Любава-Любава… Как же это можно – быть такой разорванной?»
Потом Комлев обстоятельно оделся и побрел в свою каюту.
Глава 6
Двигатель Д-2, вид сбоку
18 августа 2622 г.
Фрегат «Ретивый», космодром Певек
Планета Земля, Солнечная система
Всю ночь «Урал» шел полным ходом на восток.
Могучие вибрации волнами прокатывались через исполинскую тушу корабля и Комлеву до самого рассвета казалось, что он не спит, но, тесно обнимая горячую, пряную Любаву, вместе с кораблем прорезает неподатливые океанские воды.
За завтраком Комлев из окна трапезной наблюдал величавое приближение обкатанных волнами и обтертых вьюгами каменных лбов на острове Айон, что при входе в залив Чаунская губа.
– К космодрому подходим, – прокомментировал Чичин, терзавший за комлевским столиком свою яичницу с беконом.
– А что у нас здесь? – спросил Комлев.
В структуре базирования ВКС он был не особо силен, не его профиль.
– Певек, – ответил Чичин. – Космодром Певек, – пояснил он, принимаясь за бутербродище с черной икрой.
– А-а, слышал о таком… Это не тот ли, на котором весной под стартовым столом поймали медведицу с тремя медвежатами? Я в новостях видел.
– Он, он родимый! – широко улыбнулся Чичин. – Между прочим, никто из медведей не пострадал!
«Никто из медведей» – хорошо звучит!» – отметил про себя Комлев. Во время этого разговора он беспрестанно вертел головой, сканируя соседние столы, где гремели приборами и с протяжными зевками потребляли кофе сонные офицеры. Разумеется, он высматривал военврача Любаву, она должна ведь завтракать, или что? Какими будут их отношения после влажного чуда вчерашнего сближения?
«Как бы это выкинуть посторонние мысли из головы?» – мучился Комлев.
Впрочем, «посторонние мысли» выветрились из головы сами, стоило только ему получить на свой служебный телефон директиву «Кавторангу Комлеву приказ одеться потеплее и подняться на летную палубу в районе лифта Л-4».
Теплую меховую доху – такие, он знал, шьются крупными партиями для гарнизона Города Полковников на Восемьсот Первом парсеке – он получил еще вчера в хозяйстве боцмана Басурьева. Доха была отличная, а вот прилагавшаяся к ней меховая шапка избалованного Комлева расстроила. В ней он был похож вовсе не на капитана второго ранга российского военфлота, а на траппера-забулдыгу с территорий, условно контролируемых Объединенными Нациями. По крайней мере такими трапперов показывали в авантюрных фильмах…
В общем, шапкой Комлев решил пренебречь, предпочтя ей обычную форменную фуражку с лихой тульей, лишь на взгляд профана обычную, а по факту сшитую в московском спецателье для офицеров с запросами.
Через семь минут он уже стоял близ лифта Л-4.
Космодром Певек был, конечно, поскромнее таких гигантов, как Подольск-Военный или Колчак на Новой Земле. Но и заштатной звездной гаванью он отнюдь не являлся.
Главная летная полоса для флуггеров была насыпной – четыре километра бетона и грубых металлоконструкций вдавались в Чаунскую губу, образуя одновременно и взлетку, и комплекс причальных терминалов.
К одному из них и подкатывал сейчас «Урал» малым ходом, оглашая окрестности хриплыми воплями корабельного ревуна.
Будто бы отвечая своему старшему собрату, ревели на взлетных позициях четыре истребителя «Громобой». Вот один из них дал форсаж, тронулся с места и, промчавшись стрелой с полкилометра, оторвался от бетона ровно напротив «Урала».
Вспыхнул на солнце фонарь кабины. Подмигнула Комлеву с хвостового оперения лукавая белка-летяга. В каждой лапке белка-летяга держала по пузатой боеголовке.
На душе у Комлева привычно заныло. Ведь он все-таки пилот… Пилот, мать-перемать! Пусть и звездолета, не флуггера. Но все равно! А чем занимается? Да бюрократией сплошной…
– Чего кислый, кап-два? – Чичин пихнул его в бок.
Комлев заметил, что за истекшие два дня Чичин успел привыкнуть к нему и начал обращаться с ним в том фамильярно-брутальном стиле, в каком общаются со старыми приятелями. Комлеву, который, подобно многим стихийным донжуанам, сходился с мужчинами долго и трудно, такая простота была в диковину. Как реагировать он не знал.