На край света

Кедров Владимир Николаевич

Через несколько дней, получив от Анкудинова собачью упряжку, Курсуй выехал из зимовья, пересек реку и исчез в кустарниках, держа путь на восток.

Анкудинов хорошо снарядил его в дорогу. Курсуй выехал на десяти сильных собаках. За его спиной к нартам были привязаны мешок сушеной рыбы и медвежий окорок. На поясе у Курсуя висела пальма — большой тяжелый нож, которым якуты и сражаются, и колют дрова. Саадак Курсуя в порядке: в налучье — добрый лук, в колчане — стрелы. Собаки хорошо бежали меж сугробами, подвывая и повизгивая. Ни собакам, ни Курсую мороз не страшен. По ночам беглый тойон спал под пологом.

Неделю

он двигался благополучно. Но все же Курсую не пришлось бы увидеть Студеного моря, если бы его не нашли чукчи.

Легко скользя на лыжах, четверо чукчей бежали по оленьему следу; они заметили в стороне черное пятно. Пятно нелепо двигалось по сугробу. Чукчи решили, что это медведь, и, бросив олений след, пошли к нему. Они нашли человека.

Двигаясь на четвереньках, человек не придерживался определенного направления, а кружился на одном месте. Видно, он почти ослеп от голода и снега и обезумел. Он даже не видел стоявших около него чукчей.

Чукчи накормили его и привели в свое становище. Курсуй отогрелся в теплой яранге, отоспался и наконец полностью пришел в себя.

Жажда мести снова охватила Курсуя. Лежа на оленьих шкурах во внутреннем пологе яранги, он размахивал руками, представляя себе, как будет душить Попова. Поглощенный мыслями, Курсуй не замечал пары бесцветных раскосых глаз, наблюдавших за ним из-под припухших век. Шаман Атсыргын — его имя означало Скрытный — изучал своего гостя.

Безбородое морщинистое лицо шамана было бесстрастно. Хитрец, имевший большой жизненный опыт, шаман наблюдал за Курсуем и видел, как лицо гостя временами искажалось, выдавая мысли.

Жировые лампы горели, потрескивая и чадя. Они освещали группу полуголых чукчей, сидевших и лежавших под пологом. Над головами людей висел колыхавшийся дым.

Вдруг Атсыргын сказал:

— Ты хочешь убить.

Курсуй вздрогнул и приподнялся. Рот шамана был растянут улыбкой.

— Ты узнал? — спросил пораженный Курсуй.

— Я — шаман, — гордо ответил Атсыргын.

Курсуй долго всматривался в жесткое и хитрое лицо Атсыргына и наконец медленно произнес:

— Ты мне поможешь.

Затем, путаясь и сбиваясь, Курсуй рассказал ему, что, едва море освободится от льда, мимо на больших байдарах пойдут русские за «рыбьим зубом». Они придут, и Атсыргын будет платить ясак русскому царю.

— Их надо убить, — заключил он.

Атсыргын неопределенно покачал головой.

— Кто ты? — спросил он.

Курсуй рассказал о себе, о своем пути к чукчам, о том, как на седьмую ночь пути собаки разорвали мешок и сожрали его запасы.

— Я отбил две рыбы, — сказал он.

Курсуй плохо помнил дальнейшее. Голодные собаки озверели и стали опасны. Курсуй не мог спать. Он убил сначала одну собаку, потом другую. Он ел их и давал есть остальным собакам. Однажды собаки напали на него и едва не загрызли.

Шаман слушал его и кивал головой. Когда же Курсуй замолчал, Атсыргын позвал свою жену Тненеут, жалкую тощую старуху, и приказал ей подать все необходимое для камлания — шаманского гадания.

Находившиеся в яранге чукчи отодвинулись к стенкам внутреннего полога, освободив для шамана «место хозяина» у задней стенки.

Атсыргын приготовился к совершению обряда. Он смочил и настроил бубен, снял меховую рубаху

и торбаса, опоясался шаманским поясом, увешанным медвежьими позвонками и костяными фигурками.

Атсыргын велел погасить лампы. Во тьме загремел бубен, и шаман запел первую песню камлания:

Я — большой шаман-хозяин,

Я — шаман длинноволосый!

Янра-Калат [59] , слышишь бубен?!

Волшебным бубном тебя зову я!

Пение становилось все громче. Скоро оно превратилось в выкрики, в которых нельзя было разобрать ни слова. Гром бубна наполнил полог. Курсую казалось, будто вокруг гремит сотня бубнов.

Вдруг шаман оборвал пение.

59

Янра-Калат — отдельные голоса, духи — помощники шамана (чукот.).

— Ах! Я! Ка! Я! Ка! — послышались во тьме хриплые стенания.

Внезапно пение и грохот бубна возобновились. Первую ноту шаман тянул так долго, что кое-кто из присутствующих чукчей воскликнул в удивлении и восхищении:

— Гук! (Здорово!)

Сильно гремя бубном, шаман показывал, что вызванные им духи вошли в его тело. Теперь он издавал иные звуки.

— О, то, то, то, то, то!

— О, пи, пи, пи, пи!

Чукчи считали, что эти звуки издают духи, вселившиеся в шамана.

От горловых звуков шаман перешел к чревовещанию. Различные голоса, то похожие на лай лисиц, то на писк песца, то напоминавшие крики птиц, приближаясь и удаляясь, звучали под пологом. Иногда они раздавались над головой. В то же время шаман бил в бубен, как будто оставаясь на том же месте.

Курсуй слышал, как духи разговаривали между собой, спорили, ссорились, мирились, как тот или иной дух исчезал, издавая постепенно затихавшее жужжанье.

Наконец в полог была внесена лампа. Шаман сидел на том же месте. Неожиданно он вскочил. Его лицо было диким. В дымной полутьме под грохот бубна началась шаманская пляска.

Из тьмы то появлялось, то исчезало плоское лицо Атсыргына. Пот лил с него градом. Дикие выкрики срывались с его губ. Пот лил и с Курсуя, впившегося взглядом в Атсыргына. Шаман все вертелся. Бубен все грохотал, наполняя гулом ярангу.

Шаман упал в корчах. Его бубен отлетел в сторону. Руки и ноги хрипевшего шамана сплетались. Постепенно его движения становились все медленнее. Наконец он замер. В яранге стало тихо.

Вздрогнув, шаман резким движением поднялся и сел. Курсуй, открыв рот и выпучив глаза, глядел на него, ожидая откровений. Шаман молчал.

— Возвести же слова духа, шаман, — нетерпеливо попросил Курсуй.

— Кереткун [60] открыл свою волю, — тихим голосом произнес шаман. — Он велел передать ее чужеземцу. Пусть прочие выйдут.

60

Кереткун — главное морское божество. Чукчи представляли себе Кереткуна с черным лицом, в одежде из моржовых кишок.