На краю бездны
Шрифт:
Она осеклась, вспоминая, что видела его трижды. О нет. Четыре раза. Четыре потому, что впервые она увидела его в фирме, из которой ушла к Стоуну. Вот кто был один из тех мужчин, которые беседовали с её боссами, и который привлек её внимание, когда она уходила.
Этот мир становится слишком тесным, если только это не какая-то странная череда совпадений, которую придумал кто-то за них всех.
– Врач сказал, что у Вас был сильный шок, – Аноэль выглядел озадаченно, словно она внесла куда как больше вопросов, чем объяснений, тем, что сказала, – простите, что доставил Вам беспокойство расспросами.
Он явно собирался покинуть её,
– Я хотела бы попросить Вас. Если появится такая возможность, могу ли я с ним встретиться?
Аноэль обернулся, и его лицо явно говорило, что ей не стоило такого произносить.
– К нему никого не пускают, кроме адвоката.
Джил понимающе кивнула.
Ей слишком многое нужно было спросить у Гая, но она, похоже, вновь не успела. Кажется, история снова повторяется, и она повторяет одни и те же ошибки, которые заставляют время проходить одни и те же ситуации заново, в надежде на то, что она изменит будущее.
Глава 26
Когда она закончила, его сил хватило лишь на то, чтобы доползти до края кровати, испачканной кровью, потом и чем-то ещё. Его вырвало. Затем снова. И снова. Тело, покрытое ожогами, кровоточащими ранами от когтей, её алой помадой и багровыми синяками, отказывалось подчиняться.
Его выворачивало наизнанку, пока он пытался оказаться как можно дальше от того места, где его тело было использовано всевозможными способами. А она лежала, опираясь на красную шелковую подушку, и довольно улыбалась, наблюдая за его жалкими попытками.
Он попытался встать, но ноги отказывались держать его. Руки, онемевшие от удерживающих их наручников, были холодны как лёд. Он испытывал к себе такое омерзение, что от него кружилась голова. Если его тело было полностью использовано и замарано грязью, то рассудок ещё держался на тонкой нити, напоминающей о том, ради чего он выносил всё это.
Его криков, к счастью, никто не слышал. Она наложила заклятье на стены, которое не пропускало звуков. И он был этому рад потому, что знал, что сломался достаточно быстро. Запах горящего тела, и вспарывающие кожу острые когти были не так страшны, пока она не решила, что ей достаточно такого разогрева. Её язык слизывал с его ран текущую кровь, но он пытался терпеть боль, которая становилась всё сильнее. Это всего лишь начало, его ждет гораздо больше боли потом, и он не давал ей, сковывающей тело, завладеть им полностью.
Слезы, стекающие по его лицу, когда она, наконец, проникла в его разум, были хуже того, что она вытворяла с его телом. Но самым мерзким было то, что она заставила его возбудиться. Она была на нём, в нём, а её лицо было лицом единственной женщины, которая могла разбудить его. И она знала об этом, её смех звучал как похоронный колокол, когда его тело предало его, всё-таки отзываясь ей. Он был настолько запачкан, что теперь никогда и ни за что не осмелится даже близко оказаться к Кэйлаш потому, что одно его дыхание сможет отравить воздух вокруг.
Сперва она заставила его сломаться и кончать не раз, и не два. Он ненавидел себя. Он натягивал цепи, лишь бы они врезались как можно сильнее в руки и не позволяли ему поддаться. Затем она вторглась в его разум, играя с ним так, как ей хотелось, создавая иллюзии, хохочущие её голосом и смотрящие на него лицами другой женщины.
Затем она наклонилась к нему и прошептала, зная, что он слышит её:
– Магия способна на многое, дорогой. Теперь мы поменяемся ролями.
Когда он забился в попытках вырваться, с ужасом поняв, что она задумала, она лишь рассмеялась. Кошмар с лицом Кэйлаш. Он запрещал себе забывать, что это – лишь маска с чужими чертами. Но затем она вновь приняла свой настоящий вид, и он на мгновение выдохнул с облегчением.
А затем она заставила его окунуться на самое дно извращенного кошмара, где насиловали не только его тело, но и разум одновременно. Он заставлял себя думать о Кэйлаш, но с каждой минутой она словно удалялась от него. Удерживать её было всё труднее; чем больше он осознавал, что то, что с ним происходит, делает его грязным, тем туманнее становились воспоминания. Никто никогда не сможет быть рядом с ним даже в мыслях потому, что он мерзок.
Он знал, что по его лицу текут слезы, но остановить их не мог, словно они оплакивали то, что ему никогда не вернуть. Этот день поставил точку в том, что он так хотел сделать, изменить в своей прежней жизни. Он сопротивлялся столько, сколько мог, держась только за обрывки мысли, что делает это ради того, чтобы Джил была в безопасности. Потому, что то, что в нём хотело защищать её, было сильнее инстинкта самосохранения.
А затем он сломался. Его рассудок всё же отключился, лишь слабо брезжа обрывками воспоминаний, но тело больше не сопротивлялось ни боли, ни насилию, продолжавшемуся бесконечно.
И вот, она, наконец, отпустила его, как и обещала.
Когда щелкнули наручники, он даже не понял, что теперь свободен. Затем, когда она потянулась к бокалу с шампанским, он попробовал пошевелиться.
Сейчас, едва видя то, что находилось перед ним, он всё же заставил себя подняться. Нашел свою одежду, которая лежала на полу. Ему не было стыдно того, что он почти не может двигаться. Всё в нем было сломано, и до того, как он может переставлять ноги, ему как-то не было никакого дела. Застегнуть рубашку он смог с четвертой попытки, и, наконец, ощущая, как одежда, словно наждак, растирает раны, сделал шаг к двери.
– Ты не хочешь спросить меня – что я велела ей сделать? – Она лениво растянулась, вытягивая, как змея, свое тело покрытое засохшей кровью.
Она сделала то, что хотела – отняла у него надежду и вернула его в тот мир, где он был до сих пор. Всё это время она знала, что делает, отнимая у него то, чем он дорожил.
– Я приказала ей убить прокурора. Ведь когда-то он засудил его друга, – она смеялась, считая это очень забавным.
Он услышал её слова, и, несмотря на то, что не мог ни о чём думать, всё же заставил себя с трудом, но сделать шаг вперед. Кэйлаш по-прежнему была в опасности.
Его лицо оставалось относительно не тронутым, и он мог спокойно пройти мимо толпившихся внизу людей. Путь до дверей отеля дался ему так, словно его тело разваливалось на части. Вот как выглядит насилие. Его не смыть и не содрать, даже если снять с себя кожу, обнажая кости. Он пропитан им насквозь, он омерзителен как гниющий труп, распространяя его дыхание вокруг себя.
Он ехал в такси, которое поймал у отеля. Дорогая одежда, кредитная карта, такая безупречная оболочка для искореженного нутра. Джил могла отправиться лишь в одно место в это время дня, во Дворец Правосудия. Туда он сейчас и ехал, надеясь лишь на то, что не опоздал. Нащупав в кармане телефон, он набрал номер не слушающимися его пальцами и сказал то, на что хватило сил: