На краю любви
Шрифт:
– Мадам Жаклин, – ответил Данилов.
Ася вздрогнула так, что капор, лежащий у нее на коленях, свалился на пол кареты.
Федор Иванович поднял капор и покосился на свою подопечную. В полумраке кареты, за окнами которой продолжал идти дождь, ее лицо казалось белым, неестественно бледным пятном.
Данилов мысленно выругался. Черт его дернул упомянуть эту чертову мадам! Понятно, что Ася, как храбро ни держится, не забыла вчерашних приключений. Вот что с ней от одного только слова «мадам» сделалось! А Лика так и сияет. Уж не нарочно ли она навела Данилова на это упоминание? Не нарочно ли так хитро заставила его ковырнуть душевную рану Аси?
Хороша подруга! Зря он все-таки Асю не предупредил, что надо с Ликой ухо востро держать.
Ну да, и Асю не предупредил, и сам первый же проштрафился.
Э, да она, бедняжка, совсем расклеилась,
Надо срочно ее выручать! Надо как-то развеселить!
Что делать? Рассказать что-нибудь из своих таежных приключений? Хотя там ничего веселого не было. Да и вдруг наведешь Асю на горькие мысли о том, что где-то там, в тайге, навеки остался ее отец. Данилов сказал ей в свое время, что Василий Петрович умер, простудившись, а ну как ненароком обмолвится, что тот был застрелен некоей сволочью?
Нет.
Ага, вот что нужно рассказать! Конечно, самого Данилова эта история выставит не бог весть каким галантным по отношению к даме, может быть, даже трусом, однако сейчас, чтобы приободрить Асю, все средства хороши. Разумеется, придется слегка приврать, да что поделаешь!
– Я полностью доверился этой модистке, потому что всякое обсуждение фасонов и тканей, всякий разговор о ботинках, танцевальных башмачках, шляпках, перчатках и прочих дамских радостях вызывает во мне неодолимое отвращение, – сообщил Федор Иванович с покаянным видом. – Признаюсь честно: некие обстоятельства моей жизни весьма этому способствовали. Видите ли, еще в Енисейске был я сговорен с одной очень милой девицей по имени Таисия Леонтьевна, редкостной красавицей – из тех, которые так ловко раскидывают свои сети, что мужчина под них попадается легко, словно глупая куропатка зимой. Попался и я. Таисия Леонтьевна всерьез взялась за подготовку приданого и выписала из обеих российских столиц, а также из Парижа без малого сотню разноцветных картинок с изображением модных фасонов, несчетные штуки [36] тканей и бесконечное количество всевозможных дамских мелочей, а потом принялась обсуждать свое будущее приданое и со мной, и со всяким встречным и поперечным. Разумеется, мне, как жениху, приходилось тяжелее всех. Таисия Леонтьевна заговаривала меня буквально до головокружения, и я с ужасом представлял себе свою будущую участь – участь супруга, которому придется всю жизнь обсуждать наряды жены. Ничуть не преувеличиваю – я даже заболел от тоски и слег в постель! Доктора находили у меня нервное расстройство. Лекарства не действовали – прежде всего потому, что выздоравливать мне, откровенно говоря, вообще не хотелось. Таисия Леонтьевна смекнула, что я притворяюсь, разобиделась и, чтобы вызвать мою ревность, начала принимать ухаживания одного богатого промышленника, который лишь недавно прибыл в Енисейск и у которого дамские радости такого ужаса, как у меня, не вызывали. Кончилось все тем, что мы с Таисией Леонтьевной по обоюдному согласию расторгли нашу помолвку. Вот так я на всю жизнь получил отвращение к тонкостям дамского искусства наряжаться на радость и погибель бедным мужчинам. Именно поэтому предпочел доверить создание гардероба модистке.
36
Штука ткани – рулон (устар.).
– Мадам Жаклин! – ехидно уточнила Лика.
Зря старалась – на сей раз Ася словно бы и не заметила опасного словечка и хохотала над рассказом Данилова от души.
– А колечко у вас на мизинце – не память ли о невесте, не ее ли подарок? – не унималась Лика.
Данилов пожал плечами:
– Нашел кольцо где-то, не помню. Понравилось, вот и надел.
Вопрос Ликин был вроде безобидный, но говорить в ответ правду Федору Ивановичу не хотелось. А впрочем, ему не привыкать врать, и так в своем рассказе уже приврал изрядно!
…Его бывшая невеста несколько лет назад и в самом деле слишком уж ретиво взялась за обсуждение своего приданого. Заметив откровенное отвращение жениха к таким разговорам, Тасенька (Таисия Леонтьевна тож) принялась сыпать упреками, напоминая, что ее дядюшка (отчим Федора) вытащил их с матерью из нищеты и сосватал ему Тасеньку, а Федька своего счастья не понимает! Он должен не косоротиться и зевать во весь рот, а поминутно ручки милой Тасеньке целовать и превозносить ее красоту. Коли станет вредничать, Тасенька пожалуется матушке Федора…
Тасенька была хороша, слов нет, вдобавок богатая невеста. За ней увивались самые завидные женихи Енисейска и окрестностей, однако выбрала она Данилова. Конечно, сначала он был увлечен, но это оказалось просто-напросто круженьем головы и молодого сердца. Потребовалось некоторое время, чтобы понять: не любовь безумная и даже не советы дядюшки заставили Тасеньку сделать такой выбор, а именно желание заполучить в свою полную власть красавца (ну да, что было, то было, особенно в те далекие годы, пока однажды росомаха не прошлась по лицу Федора Данилова своим когтем!) без всякого состояния. Мечтала Тасенька, чтобы этот бедняк всю жизнь был благодарен жене, которая сделала его богачом! Невеста своих унизительных замыслов и не скрывала. Но дико казалось Данилову, что девушка, которую окружали только сильные мужчины, сами, своими стараниями и усилиями разбогатевшие и возвысившиеся, хотела видеть супругом какую-то тряпичную куклу. Впрочем, сильные мужчины города Енисейска не потерпели бы ни малейшего своеволия от женщин, ну а Тасенька не желала терпеть ничьего своеволия, кроме собственного.
Но как же была счастлива этим сговором матушка Данилова!..
Кто знает, может быть, Федор так и дотерпел бы до свадьбы, не желая омрачать матери последние дни жизни, однако Господь милосердный ее прибрал-таки. Накануне кончины она надела сыну на палец витое колотое кольцо, которым с первым мужем своим, отцом Федора, венчалась и которого лишь одного любила всю жизнь, несмотря на второй брак, на который согласилась только ради сына, и прошептала:
– Носи пока сам, а потом невесте своей наденешь. На вечную любовь!
Это были ее последние слова.
Данилов повесил кольцо на шейный шнурок, рядом с крестиком. Не хотел, чтобы его увидела Тасенька, которую он уже не считал больше своей невестой. Надел Федор материнский подарок на палец, лишь когда покинул тайгу и золотой промысел. По размеру кольцо пришлось лишь на мизинец левой руки.
Как ни буйствовала красавица Таисия Леонтьевна от злости, что свадьбу приходится отложить, но даже ей, при всей избалованности, не хотелось навлекать на свою голову общее осуждение. Впрочем, надеялась, что траурный срок пролетит быстро.
Однако Федор Данилов ждать не стал. Лишь отвели сороковины по матери, он, никому не сказавшись, исчез из Енисейска и более туда не возвращался. Ни малейшего стыда ни перед самовластной Тасенькой, ни перед суровым отчимом он не испытывал. Они желали сломать его жизнь, а этого Федор не мог допустить. Он предпочитал погибнуть в тайге, чем в Тасенькиных пуховиках задохнуться!
Когда Данилову пришлось занялся устройством судьбы Аси Хворостининой, он не знал, от злобы лопаться или со смеху помирать: ведь принужден был заняться ее приданым, поскольку больше заниматься этим было просто некому. Как-то раз Федор Иванович увидел в тайге змею, которая кусала себя за хвост, свившись кольцом. Собственная судьба казалась ему такой же змеей. От приданого убежал, к приданому прибежал – к счастью, теперь не о его свадьбе шла речь и скоро это все закончится: вот отведет Асю под венец и…
Раздался грохот, и карета остановилась так резко, что Данилов чудом не слетел с сиденья и Асю успел удержать.
– Что такое? – пробормотал он, распахивая дверцу, как вдруг до него донесся пронзительный крик Ульяна:
– Нэлгэ! Дыкэмкин! [37]
И в то же мгновение Данилов увидел напротив себя какого-то мужика с дубьем в руках. Казалось, его породил мрачный сумеречный свет, в котором тонула округа. Голову мужика закрывала глубоко нахлобученная шапка, лицо заросло бородищей так, что не разглядеть черт. Данилов с ужасом вспомнил, что оба его пистолета остались в ольстрах [38] . Потянулся к ружью, но не успел схватить его: получил такой удар дубиной в грудь, что завалился назад, в карету.
37
Нэлгэ! Дыкэмкин! – Упало дерево! Засада! (эвенк.)
38
Ольстры – особые сумки по обе стороны седла: кобуры для пары пистолетов.