На краю одиночества
Шрифт:
На Илью, сцепившего руки за спиной и демонстративно разглядывавшего морозные узоры на окне. Солнце пригрело, узоры поплыли…
На Курца.
И хмурого Миклоша, который лучше прочих чуял грядущие проблемы. Причем не столько от гостьи. Сашка слишком уж привыкла к собственной исключительности, чтобы вот так позволить чужачке вытеснить себя.
Анне стало жаль мужа.
Немного.
– Нигугйак, – представил девочку Семь Имен, который держался чуть в стороне, видом своим показывая, что вмешиваться
Он не спрашивал.
Он ставил в известность. И кажется, не только Анну, поскольку по лицу девочки скользнула тень.
– Сила говорит. Нигугйак слушать. Не слышать. Много крови другой. Пускай.
Полукровка, стало быть?
За три года Анна худо-бедно научилась понимать Семь Имен. То ли приспособилась, то ли он, проведя столько времени меж людей, стал изъясняться понятнее. Но она кивнула, и Семь Имен, кажется, обрадовался.
Весьма искренне.
И сказал:
– Идем, женщина.
А вот имена он не запоминал, как Анна подозревала, эта вдруг отвратительная – в остальном Семь Имен отличался поразительным вниманием к деталям – память была небольшой местью.
– Сами пускай. Дети.
Дети.
И вправду дети.
И сейчас еще больше, чем прежде. Север будто вернул прежние, утраченные годы. Выморозил боль. Выстудил обиды, убаюкал голосами вьюг жажду мести… и как-то стало просто.
Есть жизнь.
Есть свет и тьма. Учеба. Классы. Дома. Наставники и ученики, которых год от года прибывало и это тоже было хорошо. Есть проблемы, куда без них, но обыкновенные, решаемые.
Глеб работал.
Анне нравилось смотреть, как он работает. Было в этом что-то донельзя завораживающее. Он склонился над столом, и к вечеру, стало быть, вновь будет жаловаться на боли в спине.
Драгоценные камни россыпью.
Шестеренки.
Какие-то кусочки проволоки.
Металл. И кости в коробках. Лупа. Два светильника с направленным белым светом. Инструмент. И Глеб, хмурый, задумавшийся.
Не ладится что-то?
Анна отступила бы, чтобы не отвлекать, но Семь Имен толкнули ее в спину.
– Анна? – Глеб разогнулся и поморщился. Потянулся неловко, охнул, схватившись за бок… сел. – Ты… приехала?
– Приехала.
Она коснулась жесткого накрахмаленного воротничка и велела:
– Сиди уже…
Сила отозвалась легко. Ее не стало больше. И не изменилась она вовсе, что не могло не радовать, поскольку Анна привыкла именно к этой.
– Хорошо, что ты приехала…
Он все-таки научился улыбаться.
– А то… так и сидел бы с затекшей шеей. А вечером доказывал бы, что обойдешься без целебного пояса из собачьей шерсти.
Глеб хмыкнул.
И только затем обратил внимание на Семь Имен, который застыл над столом, заложивши руки за спину.
Не стоит трогать темные артефакты.
Не стоит трогать полуразобранные темные артефакты, которые априори нестабильны.
И не стоит рассчитывать, что собственной силы хватит для щита. Хотя, конечно, хватило, но мастерскую пришлось восстанавливать.
– Привез.
– Кого? – Глеб все же шею потер, магия магией, ныть мышцы перестали, но от привычки избавиться не так и просто.
– Учиться. Ты учить. Я платить. Нигугйак здесь. Ее мать иметь девять имен. Сильный женщина. Нигугйак не хотеть брать имен. Слабый женщина. Погибнуть там. Здесь жить. Ее мать хотеть Нигугйак жить.
Семь имен замолчал, позволяя людям осмыслить очевидное.
– Что ж… – Глеб поднял со стола что-то, пока похожее на кусок оплавленного олова. – Будем считать, у нас очередной педагогический эксперимент. И политический…
Николаю придется отписать.
Обрадуется ли?
Обрадуется. Он давно говорил о том, что связи с иными стоит упрочить. Главное, чтоб от этой радости лишних людей в школе не прибыло.
– Хорош, – Семь Имен достал ледяную флейту и поднес к губам.
Дунул.
– Платить, – сказал он прежде, чем голос его растворился в этом звуке. Одна нота… дрожащая, нервная… и кровь закипает, это больно.
И прекрасно.
И Анне хочется одновременно плакать и смеяться. Что-то внутри нее ломается, что-то такое, неправильное, мешавшее жить. И она все-таки плачет. И в то же время смеется, потому как, повинуясь силе иного, переломы срастаются. Затягиваются раны и…
…она очнулась в руках Глеба.
Тот держал крепко, баюкал и шептал что-то, наверняка, успокаивая. А растревоженная его тьма смыкалась коконом, запирая Анну от всего иного мира. Где-то там слышались растревоженные голоса мальчишек. И кто-то ругался.
Кто-то требовал… что требовал?
– Иные, – Анна удивилась, что голос ее звучит слегка иначе. – И что это было?
– Думаю, – Глеб не спешил отпускать ее. – Со временем узнаем… но в следующий раз напомни мне, что плату за обучение иных я буду брать сам.
А из носу кровь пошла.
Но и это показалось сущей мелочью.
…вечером Богдан с Ильей вновь подрались, а Шурочка заявила, что не пустит в свою комнату абы кого. И плевать, что все парами живут.
Все живут, а она не будет.
В конце концов, ведьма она или как?
…музыкальная шкатулка перебирала ноты. Анна слушала ее. Почему-то сегодня ей особенно спокойно было под этот хрустальный перезвон.
Раз-два-три…
…не вальс, что-то иное, но столь же чудесное.