На Краю
Шрифт:
— Нет! — Я попытался сопротивляться. Мне было плевать на холод, я боялся того, что будет дальше. Но успеха мои усилия не принесли: меня скрутили, повалили на землю и принялись стаскивать куртку. Добрыня тем временем достал из кармана нож и задумчиво провел пальцем по лезвию.
С меня сняли рубашку и поставили перед ним на колени, придерживая за плечи.
— Куда ты шел? — спросил он.
— Никуда.
Воевода загнал меня в ловушку. Я не мог сказать правду, но и другого, более правдоподобного объяснения не сочинялось.
Добрыня поднял
— Куда ты шел?
Молчание. И новое движение ножом, на этот раз медленное, с постепенным усилением давления. Я стиснул зубы, но стон сдержать не получилось. Добрыня усмехнулся. На его лице отчетливо читалось: «Слабак». Он знал, что может меня сломать, и я тоже знал это. И все-таки молчал. Упрямство. Это все, что у меня оставалось.
Добрыня поднял нож в третий раз и провел короткую линию между двумя порезами, чуть ниже места, где они начинались.
— Говори, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Говори, а то будет хуже. Куда ты шел?
Никакая подходящая ложь мне в голову не приходила. Я мотнул головой — никуда.
— Не ска-ажешь? — протянул Добрыня и неожиданно рассмеялся. — Ну-ну. Знаешь, как больно, когда сдирают кожу? Узенькими полосками? Вот так?
И он потянулся ножом к маленькому порезу наверху, ковырнул ножом, углубляя надрез.
— Нет! — Я рванулся в сторону, несмотря на держащие меня руки.
— Говори!
— Я все рассказал!
— Ну как хочешь, — Добрыня пожал плечами. — Эй, держите его!
Мне снова вцепились в локти, не давая шевельнуться, и воевода, ухватив за свисающий лоскут кожи, потянул его вниз. Тут-то я заорал по-настоящему, уже не пытаясь сдержаться, и рванулся из держащих меня рук. Безуспешно, только хуже сделал.
— Говори! — Добрыня на мгновение прекратил тянуть за полоску кожи, но я молчал, и он дернул еще раз, потянул вниз. Я опять заорал.
— Командир! — неожиданно вмешался Иван.
— Чего тебе? — Добрыня сердито обернулся, прервав свое занятие. Я прекратил вопить и попытался перевести дыхание, но глубоко вздохнуть не получалось. Выходили лишь короткие всхлипы.
— Солнце садится.
Я поднял голову и взглянул на небо. В самом деле, крыши домов окрасились розовым, а краешек солнца коснулся леса на горизонте.
— Ночью даже чужака пытать негоже, — сказал Иван. — Может, с утра продолжим?
— С утра будет поздно. Если он не придет на место встречи, его начнут искать. И лодку мы упустим. — Добрыня говорил с Иваном, как с равным. И в его словах, несомненно, был резон. Моя беда заключалась в том, что никакого места встречи не существовало.
— Все равно, — покачал головой Иван. — Грех это, сами знаете. Ночью только злые дела твориться могут.
Добрыня окинул взглядом собравшихся во дворе мужчин.
— Иван верно говорит, — сказал кто-то из толпы.
Остальные закивали.
— Ладно. Вы правы, — Добрыня вытер нож об штаны и убрал в карман. — Завтра продолжим. — Верните ему одежду и заприте. Иван! На рассвете
— Вы же меня в любом случае убьете. — Я как мог твердо взглянул ему в глаза.
— Верно. Но смерть бывает разная. Скажешь правду, я тебе легкую смерть подарю — пулю в затылок. Думай.
Да уж, пуля в затылок действительно была легкой смертью по сравнению с другими вариантами, которые могли прийти Добрыне в голову. Наверняка в его арсенале пыточных средств не только нож имеется, а пуля милосерднее веревки, которая, насколько я понял, обычно доставалась пришельцам. Воевода сделал мне со всех сторон щедрое предложение, но мне совсем не хотелось его принимать.
3.
Меня провели в глубины дома и впихнули в тесную каморку без окон. Там царила кромешная тьма. Я нащупал подобие матраца у стены и осторожно сел. Мне вернули одежду и подсунули мятую тряпицу, чтобы приложить к порезам. Они продолжали сильно кровоточить. Тряпица была не очень чистой на вид, но выбирать особо не приходилось. Кое-как, перемежая шипение с матерными словами, я пристроил на место оторванный лоскут кожи, сложил тряпку в несколько раз и приложил к груди. Сделать повязку было не из чего, так что я просто застегнул рубашку, куртку и лег на спину.
Было холодно, но укрыться было нечем. Я лежал, смотрел в пустоту и думал о том, что поздней осенью солнце заходит рано. До рассвета не меньше двенадцати часов, есть время поискать выход из создавшегося положения. Обменять жизнь на «Птаху»? Сейчас это казалось невозможным, но что я скажу утром, когда меня начнут медленно и болезненно убивать? Я облизнул пересохшие губы. Хотелось пить, да и поесть бы не помешало, но с ужином так никто и не явился.
Завтра на первом же допросе скажу, что шел к звездолету, внезапно решил я. Уничтожить его не так-то просто, и в любом случае это займет время, а время — это шанс что-то изменить. Если меня убьют, неважно, что будет с кораблем. А вот если пощадят, появляются варианты.
Эта мысль принесла мне огромное облегчение, и в каморке как будто стало теплее. Я поплотнее запахнул куртку и наконец-то уснул.
— Вставай!
— Что?
Спросонья я плохо соображал. Мне посветили в лицо фонарем, а потом кто-то пнул меня в грудь, попав по вчерашним порезам. Я вскрикнул:
— Больно, сволочи!
— Заткнись! — приказал молодой голос. — И поднимайся, живо! Руки сюда!
Я послушно протянул руки. Парней было двое. Один принялся связывать меня, второй держал фонарик. Из двери падала в каморку полоска серого света. Едва-едва рассвело. Меня вывели во двор. На улице шел снег. Мокрые хлопья таяли, не достигнув земли. Несколько снежинок тут же повисло на ресницах.