На кресах всходних
Шрифт:
Андрею Ивановичу пан Порхневич сказал, что при нарастающем количестве дел и перспективе лавки где-нибудь в уезде он не сможет больше уделять столько внимания делам Дворца лично, но есть замена. Вон у вас флигелек на отшибе – отремонтирую, и пусть там живет ответственный человек. Андрей Иванович, надо сказать, порядком уставший от напора Ромуальда Севериновича, от всех его могучих, неопровержимых хозяйственных аргументов, легко согласился. Пусть Сивенков, он, по крайней мере, не станет диктовать и вмешиваться.
Не станет, уверял пан Порхневич –
Глава четвертая
Шла своим невзрачным чередом и ссылка студентов. Скиндер все время на колесах, в делах. Ивашов сидел тихо, как ученая мышь, ему уделялось менее всего внимания, что его устраивало вполне. Он, надо сказать, был натурой чувствительной, и конечно же именно он влюбился в Елизавету Андреевну, да до такой степени, что даже видеть ее не мог, и, стало быть, перестал наезжать во Дворец. Когда Скиндер с Ромуальдом Севериновичем отправлялись на роскошной рессорной бричке «на гумовых колах» веселым полднем, дабы, кто приятно, кто полезно, провести время на веранде или в прогулках вокруг господского дома, он отказывался включиться в компанию, бурчал что-то про «срочный урок» и брел на Чару с удочками и мальчишками. Ромуальд не ломал его – пусть, главное, Витольд при деле и бесплатной наукой пропитывается.
И вот однажды смурной юрист, одетый по-крестьянски в полотняную рубаху и белые от вечной стирки портки, тащил из коричневатой воды под обрывом берега очередную плотвичку, как за спиной у него выросла тень, заслонившая небо. Витольд, Бажа и остальные судорожно вдохнули горячего полдневного воздуха и, обернувшись, замерли: Ромуальд Северинович нависал над учителем громадиной. Более того, он сгреб за ворот рубахи студента, так что тот косо растопырился, а с удочки сорвалась жалкая добыча.
Что случилось?!
Ромуальд Северинович не захотел в присутствии учеников обрушивать на зажмурившегося пана учителя клубившиеся в груди и уже даже во рту грозные речи.
А случилось вот что. Машка Жабковская, эта здоровенная, замедленная, рассеянная, немного нечистоплотная, ну, то есть совершенно непривлекательная с куртуазной точки зрения девка – такую Ромуальд и подбирал, предусмотрительно избегая осложнений по той самой части, – забрюхатела.
Когда, как, от кого?
Молчала. Упорно и с видом «хучь убейте, не откроюсь».
Быстрое, рьяное и бестолковое расследование провели родственники и явились к голове уже с челобитной: помоги, ибо сами докопаться не можем. Случай и правда сложный: возраст танцулек и женихований Машка давно переросла, и если уж в более свежем варианте никого из местных хлопцев не увлекла… Все подозрительные личности из числа деревенских ходоков были доставлены на допрос к Ромуальду Севериновичу. Никто не отрицал его права на это дознание. Уж если он своим братьям не попускает (а он не попускал вольностей по части женского пола, была такая родовая особенность у Порхневичей),
Случаи тайного распутного поведения в деревне, конечно, случались, но исключения лишь оттеняли всем известное: Ромуальд Северинович бесчинства и похабства такого не поощряет.
Во время этого короткого следствия все подозрительные личности вёски, и Гордиевский, и шустрый Саванец отбоярились. Да и Машка только брезгливо морщилась, когда у нее спрашивали о них. Не они!
Скиндер всегда в отъезде, да и немец он! Брезглив. По крайней мере, так почему-то всеми считалось.
Кто-то из Гуриновичей пробрался ночной порой?
Да кто же ради такого рябого добра станет время тратить и рисковать нарваться на гнев Ромуальда!
Простого лихого прохожего в здешних местах быть не могло. Разве что на медведя подумать.
Походив методом исключения, добрались до единственного мыслимого кандидата.
Юрист!
Он все время дома, скучает, зевает, а она тут, прямо рядом, полы моет, – почему бы и не составиться быстрому греху?
Юрист сидел на берегу, то радуясь ласковой природе и таинственной реке, то слегка завидуя ловкому Витольду, который дергал одну плотвичку за другой, и ни о чем не подозревал. А между тем метод исключения, примененный Ромуальдом, неизбежно вел к его персоне.
Где он?!
Ромуальд бросился на берег.
И вот над юристом скала с цепкими руками и острым взглядом. Но убежденность скалы треснула при виде предполагаемого виновника. Куда уж такому своротить крупную девку; она его лягнет – и он калека.
Не сходится все как-то.
Нет, не он: перепуганный, жалкий.
Впрочем, жизнь учит – иногда жалостью берутся такие крепости, какие устояли против геройства и денег.
Но Ивашов так искренне отпирался… Не сходилось в голове Ромуальда; как ни прикладывай, не прикладывается.
От гнева на возможного виновника следствие перешло к уговорам потерпевшей стороны:
– Маша, вспомни, может, кто-нибудь как-нибудь ненароком, когда ты прилегла подремать после обеда, подскользнул под твое одеяло, а ты и не заметила: с такой коровицы, как ты, станется; при твоих телесных талантах ты и родила бы не проснувшись.
Маша Жабковская в ответ только вздохнула.
– Если не он, тогда кто? Дух Святой?!
И Маша вдруг кивнула, будто осененная новой мыслью:
– Он.
– Кто «он»?
– Пан учитель.
Что ее побудило на оговор? Скорее всего, она своим неповоротливым умом дошла: лучше хоть на кого-нибудь указать, чтобы скрыть подлинного дружка сердечного, а то, судя по обстановке, ему достанется: Ромуальд Северинович человек страшной строгости.
Совершенно ополоумевший от нелепого обвинения, юрист и отнекивался, и клялся, и взывал к разуму – не помогало. Пробовал сам опросить кухарку – когда это было? Она загадочно улыбнулась и высказалась в том смысле: чего там, много раз было.