На кухне мисс Элизы
Шрифт:
– Хэтти прекрасно осваивается в Тонбридже, – меняет тему она. – Но думаю, ей будет веселее, когда у нас появится буфетная прислуга.
Я вспоминаю Энн… худышку Энн, потерявшую дар речи от моего лимонада.
– Да, конечно, – соглашаюсь я, – мне тоже.
Глава 10
Энн
Имбирная коврижка по семейному рецепту
Я прибываю в Бордайк-хаус воскресным вечером. Мисс Элизы нигде не видно. Спесивая горничная ведет меня в комнату на самом верху, где мы будем жить вместе.
– Я Хэтти, – говорит она, разглядывая меня с видом голодной кошки, узревшей мышь. – Я уже дважды
– Главная надо мной? – уточняю я, оглядывая маленькую мансардную комнатку.
По обе стороны стоят две настоящие кровати – узкие, зато с постельным бельем и одеялами. Малюсенькое окошко выходит на хозяйственный двор. Остальную мебель составляют умывальник с тазом и кувшином, комод, куда я должна сложить свои вещи, и ночной горшок с выцветшей зеленой птицей на боку.
– Ну да, – отвечает Хэтти. – Где твой сундук с вещами? Ты никогда не была в услужении, что ли?
Мне жутко стыдно, и я решаю соврать, что мой багаж приедет позже, но язык отказывается повиноваться. Я мотаю головой, бормочу что-то нечленораздельное и краснею. Неужели я единственная, у кого нет ничего своего? Даже смены одежды или обуви…
– У тебя нет сундука? У каждой девушки должен быть сундук.
– Все мои вещи в мешке. – Я указываю на холщовую торбу, в которой хранятся щетка для волос, чистая ветошь для месячных, треснутый обмылок и обструганная палочка для чистки зубов. – А когда я могу познакомиться с кухаркой?
– У нас нет кухарки, – с чувством превосходства ухмыляется Хэтти. – Только мисс Элиза, и здесь, наверху, командую я, понятно?
Я недоуменно хмурюсь. Чувство неловкости, что у меня нет сундука, уступает место удивлению: ведь миссис Торп ясно дала понять, что я буду помогать кухарке.
– Нет кухарки? А кто же готовит еду?
– Мисс Элиза, – поясняет Хэтти.
Не успеваю я подобрать упавшую челюсть, как она велит мне ложиться спать, потому что назавтра прибывают первые постояльцы, и хозяйка хочет, чтобы мы встали в половине шестого.
Как только я укладываюсь в постель, Хэтти начинает шепотом расспрашивать о моей семье.
Миссис Торп велела мне не отвечать на такие вопросы.
– Почему ты так поздно идешь в услужение, Энн? Твои мать и отец еще живы, Энн?
Я мямлю что-то невразумительное, пока она не начинает задавать вопросы, на которые я могу отвечать без вранья.
– Сколько твоих братьев и сестер умерли, Энн?
– Все семеро, кроме меня и Джека.
Я не говорю ей, что четверо из них умерли от потовой горячки за два дня. Не хочется сейчас об этом думать.
– А у тебя есть кавалер, Энн?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю. А у тебя?
– Ага. Из Ипсвича. Он работает в мануфактурной лавке, у него материй каких хочешь полно. И разноцветных ниток. Ты всех в Тонбридже знаешь, Энн?
– Не-а. Только викария и его жену.
– У тебя что, нет друзей?
– Джек, мой брат, да он теперь в Лондоне живет.
Хэтти наконец засыпает, не успев договорить фразу о том, что я должна выполнять все ее приказания, если не занята на кухне с мисс Элизой. Стараясь сдержать слезы, я прислушиваюсь к шуршанию в стропилах. Сегодня мистер Торп увез маму. В новую лечебницу для душевнобольных. Он говорит, что там все очень благочестивы. Завтра папа будет работать на кладбище, я – в Бордайк-хаусе, а мама… Что будет делать мама? Мистер Торп уверяет, что у нее будет личная сиделка, чтобы успокаивать ее, когда она впадает в панику, и защищать ее скромность, если она порвет на себе одежду. В конце концов мне удается отогнать мысли о маме с папой и о доме, и я задумываюсь о мисс Элизе, которая на самом деле никакая не благородная леди, а простая кухарка. Не понимаю, почему миссис Торп скрыла это от меня. Когда в голове перестают роиться мысли, я прислушиваюсь к шороху под крышей, но все тихо. Хоть бы Хэтти захрапела, или начала вертеться с боку на бок, или вскрикнула во сне, как мои мама и папа. Нет, она лежит очень спокойно.
Чуть свет я прокрадываюсь в кухню. Там царит образцовый порядок, все чистое, отполированное и на своих местах. На полке выстроились стаканы, рассортированные по размеру: от совсем крошечных стопочек, с большой палец на моей руке, до сияющих ослепительным блеском огромных бокалов с вьющимися виноградными лозами по ободку – наверное, для желе или вина. Над ними стоят керамические бутыли и оловянные кувшины, не такие, как у нас, а с большими изогнутыми ручками. На глиняной посуде нет трещин или сколов, а олово отполировано до блеска. Из эмалированных горшочков выглядывают натертые маслом дубовые ложки с резными ручками. На столе стоят три корзины из ивовых прутьев. В одной – две дюжины коричневых куриных яиц, в другой – полдюжины белых, а в третьей, устеленной красной тканью и свежей соломой – маленькие, пестрые, с ноготь на большом пальце. «Наверное, перепелиные», – думаю я, внезапно чувствуя голод. Я не ела яиц с тех пор, как мама заболела и мы продали кур.
При виде новомодной плиты меня охватывает страх. Она теплая на ощупь, как тост. Я во все глаза рассматриваю плиту, удивляясь, как не заметила ее раньше; вдруг появляется Хэтти и спрашивает, почему я не выгребла золу.
– О, Хэтти, я никогда таких не видела, – завороженно шепчу я, думая, что она сейчас опять задерет нос.
Вместо этого моя наставница становится на колени и объясняет, что хозяйка велела выбирать угли из золы и использовать вновь.
– Золу надо выносить в сад, под кусты черной смородины, – добавляет она. – Но сперва ты должна вытащить решетку, набросать мокрых чайных листьев, чтобы не поднимать пыль, сгрести и просеять. После этого чистишь сажу, чернишь и полируешь плиту.
Она открывает дверцу в нижней части плиты.
– Свинец, скипидар и щетки здесь. Это надо делать как можно раньше, пока плита еще теплая, тогда лучше блестит. А потом уже разводишь огонь. Мисс Элиза любит топить углем. Ты раньше пользовалась углем?
Я качаю головой. Дома мы топим хворостом и коровьими лепешками, от которых в нашей лачуге стоит несусветная вонь, а теперь, когда папа работает на кладбище, мистер Торп разрешил ему собирать сосновые шишки. Я не говорю этого Хэтти не только от стыда. Она может спросить, с чего это викарий так печется о нашей семье. Я вовсе не уверена, что она поверит папиному ответу, что его преподобие – добрый христианин, поэтому держу рот на замке.
– Вы дома пользуетесь трутницей?
Я киваю.
– Актоны пользуются спичками. Я покажу тебе, как их зажигать.
В жизни не зажигала спичек. Они горят красно-синим огнем, разбрасывая искры, и комнату наполняет запах тухлых яиц.
– Как я рада, что не буду больше драить плиту, – говорит Хэтти и добавляет, что по пятницам я должна вставать еще раньше и прочищать дымоход.
– И ты делаешь все одна? – спрашиваю я.
Такой огромный дом: куча комнат, камины, а сколько в нем окон, которые нужно держать чистыми!