На кухне мисс Элизы
Шрифт:
– Откуда они, святой отец? – спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не поднести пальцы ко рту. Кому нужна прислуга, которая грызет ногти?
– Из Ипсвича. Хочешь у них работать?
– Да, святой отец. Вот только как быть с родителями…
Он все еще смотрит в небеса.
– Положись на меня. Сможешь прийти к нам в Тонбридж на этой неделе? У миссис Торп есть платье, из которого она выросла, и она великодушно согласилась одолжить его тебе для беседы с хозяйкой.
Я изумленно таращу глаза. Его супруга ни разу в жизни мне не улыбнулась, не то что заговорить. Затем я представляю, как буду выглядеть в ее платье – у миссис Торп такая
– Ты умеешь шить, Энн?
Я киваю.
– Вот и славно.
Он вновь потирает руки, точно замерз.
– Им вполне подойдет такая скромная и уступчивая девушка, как ты.
– Можно спросить, как их зовут?
– Их фамилия Актон.
Он указывает на дверь ризницы. Я делаю книксен, а он говорит:
– Смотри, не подведи меня или Господа, Энн.
– Конечно, святой отец, – отвечаю я, хотя думаю совсем не о Господе.
В голове роятся другие мысли. Кто присмотрит за мамой, когда я отправлюсь в Тонбридж? Только на дорогу туда и обратно уйдет час. За это время она успеет снять с себя все до последней нитки и добежать до самого Танбридж-Уэллса. Если папа ее не задушит или не изобьет до бесчувствия костылем. Я хочу спросить у викария, кто отвезет маму в новую лечебницу, но уже поздно. Дверь ризницы захлопнулась, и в огромной замочной скважине поворачивается железный ключ.
Свежий ветер с полей шумит в ветвях и качает живую изгородь. Небо у меня над головой темнеет. В лицо ударяют острые капли дождя. Я подбираю юбки и припускаю бегом.
Папы не видно. В доме пусто, даже Септимус куда-то подевался. Я начинаю паниковать. Где же мама? Сердце пускается вскачь, точно дикий мул, и все мысли о том, как я в накрахмаленном белоснежном переднике мешаю длинной ложкой закипающее молоко, улетучиваются из головы. О чем я только думала? Не могу я идти в услужение!
Я замираю, прислушиваюсь. И слышу сквозь завывание ветра, как кто-то зовет меня по имени, тихо и жалобно. Я бросаюсь на задний двор и нахожу там маму, привязанную к дереву.
– Энн, Энн, – стонет она, прижав руки к ушам.
Я бегу к ней и начинаю сражаться с узлом – папа завязал его на совесть. Мама в ярости набрасывается на меня, выпучив глаза, как лягушка.
– Ты не моя Энн, – злобно кричит она, – уходи, негодяйка!
С ее шершавого языка сыплется поток площадной брани, извинительной разве что в устах пьяного матроса. Под дождем проклятий я тихонько повторяю, чтобы успокоиться: «Семья Актон, приличная и респектабельная».
Когда мне наконец удается развязать узел, толстые злые капли дождя вовсю лупят нас по головам.
– Пойдем в дом, – ласково умоляю я, но мамой овладело бешенство.
– Не-ет! – визжит она. – Я должна дождаться свою Энн!
И вцепляется мне в лицо необрезанными ногтями, острыми и зазубренными.
– Я и есть твоя Энн, – доказываю я.
– Лгунья! Она плюет мне в лицо, я отскакиваю, и она произносит слова, от которых у меня холодеет сердце.
– Энн умерла. Умерла, умерла!
И тогда я понимаю, что мистер Торп прав: я должна выбраться из этого ада, пока сама не потеряла рассудок. Я хватаю маму на руки и тащу в дом, насквозь промокшую. Слава богу, она такая же худая, как и я.
Потом возвращается из пивной папа. Его глаза с желтоватыми белками слегка затуманены, но запах
– Послушай, Энн, – довольно внятно произносит он. – Я так больше не могу. Мистер Торп, благослови его господь, сказал, что если я брошу пить, он будет платить мне немного денег, чтобы я чистил могилы от зарослей и сорняков.
– А кто будет смотреть за мамой, пока ты работаешь? – ровным и спокойным голосом спрашиваю я.
– В том-то и беда.
Папа смахивает тыльной стороной ладони блестящие слезинки, выступившие на глазах.
– Она уж вовсе не в себе.
Он быстро-быстро моргает.
– Нас не узнаёт. Она совсем… превратилась в животное.
Мне хочется возразить, что он заблуждается, но в горле встает ком величиной с айву.
– Викарий говорит, что безумие не лечится. И еще он сказал, Энн, что у тебя есть мозги, что ты сметливая. Он может найти тебе работу. Не в пивной или на ферме, а в доме у приличных леди. Благородного происхождения.
Я оглядываюсь по сторонам, мне на глаза попадается дверь со следами грязных пальцев вокруг засова, которые нужно смыть, пока не засохли. Я не смогла рассказать папе о разговоре с викарием. Мне казалось, что если я повторю его слова о месте в приличном доме, все мои надежды развеются, как дым.
– Да, я собиралась сказать тебе сама, только…
Я смотрю на маму, которая сидит на полу и тупо смотрит на нас, будто это не она, а какое-то незнакомое существо, пустое и чужое. Это не мама. Я обнимаю папу и прижимаюсь щекой к колючей бороде. От него пахнет пабом – пивом, табаком и древесным дымом, а его одежду давно пора постирать и проветрить.
– Тяжелая работа – носить уголь и воду, мыть полы, выбивать ковры. Да не тяжелей, чем здесь. И тебя будут кормить как следует.
Папа указывает на котелок с овощными очистками, затянутыми щепотью маранты. Он испускает долгий хриплый вздох, столь тяжкий, что у меня сжимается сердце.
– Мне будут платить жалованье, па. Я смогу присылать домой деньги.
Я зарываюсь лицом в его бороду, думая о том, что наконец высплюсь без веревок, впивающихся в тело, без маминых пинков и тычков.
– Мистер Торп – благочестивый человек, добрый христианин, – произносит папа.
Мы оба смотрим в угол, где покорно сидит мама. И мне начинает казаться, что мы допускаем страшную ошибку. Может, мне надо остаться дома, присматривать за сумасшедшей матерью и калекой-отцом? Что, если эти Актоны не лучше моей семьи? По деревне то и дело ходят слухи о какой-нибудь бедной девушке, которую избивал или запирал хозяин. А то и хуже. Бывает, что девушки возвращаются домой из услужения с круглыми, как полная луна, животами.
– Па, ты знаешь что-нибудь о новой семье, куда хочет устроить меня мистер Торп?
– По-моему, у тебя будут две хозяйки: вдова и старая дева. Мужчин в доме нет.
Когда папа это произносит, я понимаю, что он подумал о том же.
Глава 7
Элиза
Желе из райских яблочек
Невзирая на рыбные фургоны, что тарахтят по улицам городка, направляясь в Лондон, и сборщиков хмеля, прибывающих ежедневно в повозках, в Тонбридже не ощущается такой суеты, как в Ипсвиче. Это нравится матери, которая превозносит его незаурядных обитателей и еще более незаурядных визитеров. Она положила свой беспощадный глаз на хорошо одетых леди и джентльменов, что приезжают на воды в соседний курортный городишко, Танбридж-Уэллс, и нуждаются в первосортных комнатах.