На кумысе
Шрифт:
Кстати, наше путешествие в шахту не имело никаких дурных последствий. М. чувствовала себя прекрасно, а у меня дня два в ногах была только усталость, как после езды верхом с непривычки.
IX.
Наш кумызный сезон был на исходе. Несколько человек кумызников уже уехали. Оставались только те, кто приехал поздно или кому хотелось остаться на кумызе до последней возможно.сти. Нужно заметить, что лучший кумыз получается только в то время, когда трава еще в соку, а как она начнет присыхать -- и кумыз хуже. Таким образом, сенокос служит для кумызников приглашением отправляться домой. Мы решили не оставаться дольше Ильина дня.
Проснувшись однажды утром, чтобы ехать к Баймагану, я услышал усиленную ругань на дворе: ругался Егорыч, а потом неизвестный мне голос. Андроныч сидел с цыгаркой в зубах на крылечке в качестве публики.
– - У нас страда зачалась...-- встретил он меня, показывая головой на Егорыча и другаго козака, стоявших с косами в руках.-- О, будь они прокляты, ана?емы!...
– - Что такое случилось?
– - Да вы только поглядите на них... Право, чиновники!...
Егорыч был взволнован. Он вертел в руках свою косу и ругался: косовище за зиму подсохло и коса в пятке болталась, как параличная.
– - Александр, а у тебя как?-- спрашивал домовладыка.
– - А, штоб ей...
– - Куды вы торопитесь?-- поддразнивал Андроныч.-- Дайте траве-то порости... Всего семой час на дворе!...
Козаки начали ругаться усиленно. В самом деле, нужно ехать в поле, а косы не действуют.
– - Это строшнаго Егорыч нанял,-- обяснял Андроныч, указывая на новаго козака.-- Вон какой работник: отдай все... А косы по-башкирски налажены, хуже бабьяго. Эй, Егорыч, ты веревочкой подвяжи пятку-то, в том роде и выйдет, как зубы болят!
Мы уехали в коши, не дождавшись конца сборов, а вернувшись нашли Егорыча в сенях: он спал сном праведника.
– - Вот это прямое дело,-- похвалил Андроныч,-- значит, жену услал за ягодами, а сам отдыхать... То-то Александр этот настрадует им: тоже, поди, дрыхнет где-нибудь под кустом. Черти, да разе так страдуют? Ты на брезгу ужь второй ряд проходишь с косой-то, а на солновсходе работа горит...
Эта попытка страдовать ограничилась одним добрым намерением. После двух дней работы Александр был прогнан, как не оправдавший возлагаемых на него надежд. Каждое утро Егорыч отправлял жену в бор за ягодами или за грибами, а сам оставался "домовничать", т.-е. спал где-нибудь на холодке. А погода стояла отличная, и каждый час был дорог. Настоящие косари теперь работали по двадцати часов, а наши михайловцы все еще собирались. Это было просто возмутительно, тем более, что вся станица голодала уже третий год. Заматорелая козачья лень сказывалась во всей красе.
Вопрос о страде разрешился тем, что Егорыч нанял "башкыра". Это был сгорбленный семидесятилетний старик, походивший на нищаго,-- босой, оборванный, голодный. Он так жалко моргал своими слезившимися глазами и беззвучно жевал беззубым ртом.
– - Свою-то землю, небось, в аренд сдал?-- допрашивал его Андроныч с тем презрением, с каким относится русское население вообще к башкирам.
– - Кунчал земля...-- шамкал старик.-- Пятнадцать десятин кунчал, бачка.
– - А теперь пошел из-за своей-то земли в люди робить?
– - Ашать {Ашать -- есть.} мало-мало надо, бачка.
Этот старик подрядился косить десятину за полтинник, на хозяйских харчах. Для меня являлось неразрешимым, как он будет работать, такой старый и безпомощный, а, между тем, он уверял, что выкашивает по половине десятины в сутки.
– - Мне всего три десятины подвалить, -- обяснял Егорыч.-- Полтора солковых отдам башкыру, вот тыщу пудов сена и наберу... У нас по тридцати копен с десятины,-- больше трех сот пудов.
Вечером на другой день Егорыч помирал со смеху, припав животом к перилам крылечка.
– - О, будь он проклят... ха-ха!
– - Над чем ты хохочешь?
– - А башкыр-то... ах, собака старая... ха-ха!... Ведь, выкосил полдесятины... А теперь по станице идти не может: пройдет сажен десять, да и сядет отдохнуть... Так его и шатает, как пьянаго.
Действительно, вернувшийся с работы старик шатался на ногах от усталости. Он не мог даже говорить.
– - Кунчал полдесятины, Ахметка?-- заливался Егорыч.
Башкир каким-то остановившимся, мутным взглядом посмотрел на окружавшую его толпу хохотавших козаков и только безсильно махнул рукой. Сильнее других хохотал Егорыч, схватившись за живот.
– - Вот те Христос, шатается, собака...
Я велел Андронычу принести бутыль с кумызом и предложил старику пить, сколько он хочет. Нужно было видеть, с какою жадностью он припал к чашке с целебным напитком.
– - Ай, куроша, бачка... кумыз куроша,-- вздохнул он, наконец, закрывая глаза от наслаждения.
Выпив целый самовар, старик свалился с ног и проспал до утра, как зарезанный.
Такая сцена с небольшими вариациями повторялась каждый вечер в течение шести дней и собирала свою публику. Лежебоки-козаки нарочно приходили с другаго конца станицы, чтобы посмотреть на шатавшагося от рабочей истомы "башкыра". Сидят на заваленке, посасывают свои трубочки и ржут от восторга. К Егорычу присоединились соседи, долговязый Аника, пробовавший страдовать Александр и целая орава ребятишек-козачат. Мой Андроныч возмущался каждый раз, хотя к башкирам и ко всякой другой "орде" у него было органическое отвращение. Конечно, собака, потому что свою землю сдадут в аренду по полтине за десятину, да сами же и нанимаются ее обрабатывать, а то в люди уйдут чужую работу робить...
– - И не разберешь, который котораго лучше,-- ворчал он, сравнивая козаков с ордой.-- Всех их на одно мочало да в воду.
Когда кошенина поспела, Егорыч прихватил сестру-вдову и всем семейством отправился ворочать подсыхавшее сено. В результате вся эта хозяйственная операция, давшая около 900 пудов сена, обошлась ему "на большой конец" рубля в три. Значит, опять можно было лежать, благо скотина обезпечена сеном до следующей страды. Приблизительно в таком же виде шла страда и у других козаков. Исключение во всей станице представлял лесник-сторож, который страдовал своими руками, выкашивая лужайки и лесныя прогалины. Он вполне разделял мнение Андроныча о козаках и орде. Да и трудно было с ними не согласиться: вопиющая правда резала глаз. Можно себе представить, как они вели остальное хозяйство, и постоянный неурожай являлся прямым результатом их закоснелой лени. Башкиры, по крайней мере, имели за себя некоторое обяснение, как степняки, которым всякое правильное хозяйство и вообще систематичный труд просто не по душе, а козаки в свое оправдание не могли привести даже и этого,-- они были хуже башкир. А рядом "господския" деревни, кортомившия дешевую козачью землю и тоже работавшия на оренбургское козачье войско. Вообще картина получалась замечательная.
По утрам мы с Егором Григорьевичем раза два ездили на охоту. Поспели утиные выводки, и Андроныч с длинным шестом в руках вылавливал убитых уток. Впрочем, мы его не обременяли такою опасною работой, как плохие охотники. А дичи было много, и прекрасной дичи, как кроншнепы, просто наводившие тоску своими жалобными криками.
– - Ну, вы как себя чувствуете, Егор Григорьевич?-- спрашивал я учителя, когда мы грелись где-нибудь на свалке.
– - По вечерам лихорадка одолевает... Если к осени не пройдет, не протянуть зцмы. Вообще, скверно. А вы скоро уезжаете?