На льдине — в неизвестность
Шрифт:
— Петя, ружье!
Иван Дмитриевич быстро сбросил с плеча лямку, на которой тащил клипербот. Но голова огромного лахтака — морского зайца — уже скрылась под водой. А был всего в каких-нибудь десяти-пятнадцати шагах, у края льдины! Живой лахтак! Недаром здесь разгуливают медведи.
Застыв, Иван Дмитриевич всматривался в темную воду. Ну, покажись, покажись хоть разок!
Когда-то, еще парнишкой, он так высматривал перепелов. На Сапун-rope, под Севастополем. Обманутая птица сама бежала на зов манка. И стоило в густой траве мелькнуть бурой головке…
Лахтака
Клипербот подтащили к краю льдины и опустили на воду. Пользуясь редким хорошим днем, когда прекратился нудный дождь и рассеялся туман, они отправились в очередной обход своей льдины — теперь снаружи. Петр Петрович сел на весла. Иван Дмитриевич, положив ружье на колени, все еще высматривал лахтака. Может, повезет!
Им так нужно сейчас свежее мясо! Петр Петрович каждый день дает всем противоцинготные таблетки, и все же Эрнст, кажется, заболевает. Не мудрено — перед этой экспедицией Эрнст провел тяжелую зимовку на Северной Земле и не успел еще после нее оправиться.
Они медленно плыли по разводью, этому необыкновенному каналу между льдин, — то совсем узкому, то вдруг расширявшемуся до семидесяти метров. Отвесно срезанные зеркальные берега поблескивали глубоким изумрудным цветом. Слева и справа высились сверкающие нагромождения льда. Неистовая синь выплескивалась из глубины этих завалов, и от этого прозрачные сосульки и уцелевший во впадинах снег делались голубыми. Сверху сыпались в воду хрустальные капли и разбивали уходящие далеко в бездонную черноту отражения торосов.
Плыли молча, тихонько шевеля веслами, захваченные этой удивительной, холодной и тревожной красотой.
…Лахтак вынырнул позади, но так далеко, что стрелять было бесполезно.
Впереди, на соседней льдине, каким-то странным красным цветом отсвечивал лед. Будто кто-то невидимый огромной кистью окропил ее. И яркие эти пятна казались какими-то необыкновенными цветами.
Они подплыли ближе. Переливы красного цвета заливали всю льдину. Льдина цвела! Весь снег на ней был пронизан мельчайшими пурпурными растениями. Они цвели прямо на льду. Жизнь побеждала. Она пробивалась там, где, казалось, для нее нет никаких условий. Здесь, в центре Ледовитого океана, сейчас была в разгаре биологическая весна!
— Живучее племя!
Петр Петрович аккуратно собрал в пергаментный кулек этот невиданный цветущий снег.
Сверкающие грани их плавучего острова оказались крепкими и не тронутыми трещинами.
Путешествие уже заканчивалось, когда невдалеке из воды высунулась блестящая темная голова и два круглых глаза уставились на них. На этот раз нерпа.
Ударил выстрел, и нерпа, всплеснув, закачалась на легкой волне. Наконец-то! Первая добыча!
Ветер быстро относил убитого зверя. Петр Петрович развернул клипербот и налег на весла. Неожиданно туша стала погружаться в воду.
— Эх, пропадет!.. Петя, греби!
С ходу клипербот ткнулся носом в льдину. Петр Петрович вонзил весло в воду, стараясь поддеть тушу, и не достал. Нерпу затянуло под лед. Но Иваном Дмитриевичем уже овладел охотничий зуд. После обеда он снова взялся за ружье.
— Дмитрич, опять на канал? — удивился Женя.
— Да, попробую подкараулить «зайчишку» пудов на двадцать.
И, перекинув ружье через плечо, Иван Дмитриевич зашагал к торосам.
Женя записал в дневнике:
«Легенда о безжизненности полюса опровергнута. Постепенно знакомимся с коренным населением».
ПУТЬ ЛЬДИНЫ
Штормовой ветер бесновался. Сорвал с привязи и унес куда-то в снежную муть клипербот. Повалил кухонную палатку. Разодрал палатку Жени Федорова.
— Приборы!
Женя схватил стоявшую дыбом нарту и, повалившись вместе с нею, придазил хлещущие рваные края. Ветер вырывал, пузырил шелк, но сорвать его уже не мог. Приборы были спасены.
Досталось и продовольственной базе. В одно мгновение разметало бидоны, ящики, тюки.
Люди сбились с ног. Увязая в снежной каше, вырывали у ветра разбросанное имущество, укрепляли палатки, заклеивали перкалем21 порванные места.
Клипербот отыскали в торосах соседней льдины.
Ветер упрямо рвал его из рук. Все же его приволокли и опять посадили на привязь. Кухонную палатку укрепили новыми растяжками. Но от ветра не было спасения. Он продувал насквозь, гасил примус.
А обед все равно надо готовить. И Иван Дмитриевич превратился в своеобразный заслон. Широкий в своих нанизанных одна на другую одеждах, он сидел на бачке, а в ногах у него гудел, захлебывался так называемый бесшумный примус, на котором в объемистой кастрюле клокотал флотский борщ.
Подсаливая, подбрасывая разных специй, помешивая поварешкой — не подгорел бы, — Иван Дмитриевич доводил борщ до нужной кондиции. Скоро придут все, усталые, продрогшие. Надо, чтобы обед был горяч и вкусен.
Снаружи завыло яростнее. Примус, словно проглотив порцию ветра, загудел, зафыркал еще злее.
— Вой, зверюга, вой, — добродушно говорил Иван Дмитриевич не то ветру, не то примусу.
Он довольно улыбался. Из-под нахлобученной по самые брови ушанки на черном от копоти, обросшем лице светлели белки глаз да зубы.
Сегодня он получил телеграмму от своей Володечки из Ессентуков. Ох и развеселила же она всех! Галина Кирилловна писала, что местный телеграф, сколько она ни уговаривала, так и не принял телеграмму с адресом «на полюс». Такой адрес у них не числится. Пришлось посылать через Москву.
— А что вы смеетесь? — сказал тогда Женя. — Вы думаете, нас легко найти? Мы же каждый день меняем адрес.
Он пододвинул карту, на которой делал отметки. Путь их льдины шел извилистой линией с севера на юг. А недавно, словно чувствуя, что на юге льды встречают недружелюбно и спешить туда незачем, льдина вдруг сделала крутую петлю, и они снова очутились на том месте, где были десять дней назад — тридцатого июля.