На льдине — в неизвестность
Шрифт:
Пришел Женя. Теперь они втроем работали наперегонки с ветром. Пешни звенели. Могучий арктический лед не поддавался. Эрнст принес ножовку и под корень перепилил мачту. На том же сумасшедшем ветру им надо было потом поднимать и закреплять ее. Другого выхода не было.
Только утром Эрнсту удалось связаться с Рудольфом. Впервые за все время дрейфа их станция восемнадцать часов молчала. Впервые они были отрезаны от мира.
На Рудольфе облегченно вздохнули. Эти восемнадцать часов там тоже никто не спал.
Еще двое суток бушевала пурга. Накручивала
— Ну, Дмитрич, тут ничего не скажешь!
А Петр Петрович, всегда такой сдержанный, вдруг обхватил Ивана Дмитриевича и расцеловал.
— Ну-ну, Пэ-Пэ, потише, — смущенно затормошился Иван Дмитриевич, — я не красная девица и к тому же месяц не умывался!
В СНЕЖНОЙ СУМЯТИЦЕ
«…Пройдя по восточному берегу Гренландии, сверните с одного из северо-восточных мысов на лед и пройдите около двухсот километров — здесь вы найдете нас…»
Предлагая своим читателям хотя бы мысленно разыскать в ледовом океане их маленький лагерь, Кренкель никак не предполагал, что через несколько дней сам, выбиваясь из сил и коченея от леденящего ветра, будет тщательно искать в непроглядной мгле на своей льдине свою палатку.
Опять шло сжатие.
Льдину отчаянно толкало, сотрясало, поворачивало. Сказывалась близость Гренландии, огромное скопление льдов.
Ночью никому не спалось. Лежали и слушали, как скрипит и трещит лед, разламываясь, ухает пушечными залпами.
— Ну, давай заснем, — потихоньку уговаривали друг друга.
Но заснуть так никто и не смог.
Наконец Иван Дмитриевич не выдержал.
— Теодорыч, пойдем посмотрим, что там делается.
Надели малицы, туго подпоясались, чтобы снег не забивало под одежду, и вышли в темноту. Надо было осмотреть льдину до самого края.
Эрнст включил ветряк, чтобы маячная лампочка провожала и встречала их. Но на таком ветру крылья ветряка сразу сложились, и лампочка погасла.
Зажгли нагрудные фонари. Обгоняя их, стремительно неслись куда-то мириады снежинок. Они лишь на миг попадали в луч света и тут же исчезали.
Ветер хлестал сзади. Напирал. Они шли, сопротивляясь ему и крепко ступая, чтобы по своим следам найти обратную дорогу.
До края добрались быстро. Там все двигалось. Словно живые, наползали, с грохотом опрокидывались, подминали друг друга поблескивающие в темноте силуэты льдин. Край их льдины дробился, отваливался огромными глыбами. Из трещин хлестала вода.
Ветер то уносил грохот ломающегося льда, и тогда слышался один лишь его завывающий свист, то вдруг с новой силой бросал на них весь хаос звуков.
Страшное, но уже привычное зрелище! Шло не раз виденное ими торошение. Пока еще вдали от лагеря.
Они пошли дальше, всматриваясь, не покажется ли где предательская трещина. Пока ее не было. Пока.
Повернули назад. Но своих следов так и не увидели. Должно быть, слизала, занесла снегом пурга. Оставался один ориентир — ветер. Раньше он дул им в спину, теперь повернули навстречу ему. Он ударил в лицо, стегнул снегом. Они отворачивались, чтобы немного отдышаться, и опять шли навстречу его ударам.
По времени их палатка должна уже быть. Но ее не было. Везде лишь несущийся со свистом снег.
Неожиданно натолкнулись на большой заснеженный торос. Застывшими руками торопливо ощупали угловатую поверхность, корявые обломы. Показались знакомыми. Тогда палатка должна быть близко.
Опять двинулись, сгибаясь, навстречу неистово бьющему ветру. Палатки все не было. Может, они прошли ее и сейчас уходят неизвестно куда, в этот бесконечный снежный круговорот?
Эрнсту было особенно обидно. Совсем недавно он уже блуждал по своей льдине. И не в черную пургу, а тихим, еще солнечным утром.
После ночного дежурства, прежде чем лечь спать, ему захотелось немного прогуляться. Он встал на лыжи и побежал. Морозец весело подгонял.
Он съезжал с сугробов, огибал торосы, и все время опушенные инеем тростинки антенн виднелись слева. И вдруг они исчезли. Только что были видны — и нет их!
Он взбежал на сугроб. Со всех сторон, до самого горизонта, одни лишь торосы.
Ему стало нестерпимо жутко. Куда же идти? Где лагерь? Неужели он не заметил, как переехал на другую льдину? Неужели белым днем заблудился в дремучем лесу торосов?
Высмотрел холм повыше и, когда взобрался, увидел наконец чуть заметные в снегах родные антенны… справа!
Может, и сейчас лагерь совсем не там, где они его ищут?
Повернули назад. Ни единой вехи! Хоть бы намек на знакомые очертания.
Опять пошли навстречу ветру. Беспощадный, он сквозь меховую одежду пробирал до косточек, леденил все тело, забивал под малицу колючий снег. Спотыкались о ледяные глыбы, о снежные заструги, падали и снова шли.
В непрерывной борьбе со штормовым ветром быстро убывали силы.
Как там Петр Петрович, Женя? Ждут их? Или спят в теплых, пушистых мешках и не подозревают, что тут с ними?
Позже Иван Дмитриевич признавался: от мысли, что они никогда не найдут палатку, ему стало «скучновато».
Неожиданно под ноги попало что-то плоское. Быстро разгребли снег. Доска! Настоящая деревянная доска! Пытаясь перекрыть свист ветра, Иван Дмитриевич закричал:
— Эрнст, в этих широтах уже побывал человек!