На льдине — в неизвестность

Бороздин Виктор Петрович

Если бы можно было строить начиная с крыши! Им не нужно было бы поднимать на высокую стену тяжелые ледяные кирпичи, когда сил уже нет и лед выскальзывает из рук. И было бы совсем легко выводить своды.

Словно атлант, поддерживающий на своих плечах небесную твердь, Эрнст, как самый высокий, держал снизу выгнутый полукругом лист фанеры. Остальные кидали лопатами, выплескивали из ведер наверх все ту же мокрую гущу. И с каждым броском ноша становилась непосильнее.

— Что делать, орлы, «дачный сезон» кончился, — вздыхал Эрнст.

Когда последний кусок свода прихватило морозом и фанеру осторожно

отняли, можно было наконец разогнуться, опустить тяжелые, ноющие руки. Вокруг них сказочно светились ледяные стены новой кухни. «Кухнестрой» был завершен.

С наслаждением сняли в тамбуре задубелые, стоящие колом кожухи, вылезли из обледенелых меховых сапог и валяных «тапочек» — таких огромных, что в них, по словам Ивана Дмитриевича, можно было купать годовалого младенца. Мечтали только об одном: поскорее напиться чудеснейшего, волшебного напитка — горячего чая — и блаженно растянуться в мягких мешках.

В палатке по сравнению с «улицей» тепло. На потолке неярко светит «летучая мышь». Хорошо и уютно.

Но до мешков так и не добрались. Как присели на пол, на мягкие оленьи шкуры, — совсем на минутку, чтобы только передохнуть, — привалились усталыми спинами к койкам, так разом все и заснули, кто как притулился.

СОЛНЦЕ УШЛО

На поиски самолета Леваневского с острова Рудольфа летал Мазурук. Сплошная стена тумана на восемьдесят четвертой параллели вернула его назад. С американской стороны летал Уилкинс. Далеко за полюс летал Водопьянов. Пускал осветительные ракеты. Искал. Долго и упрямо. Но нигде не увидел следа самолета.

Все труднее становились поиски. Все меньше оставалось надежды найти. Непреодолимой преградой вставала полярная ночь. На небе временами вспыхивало холодным зеленым огнем северное сияние, бросало трепетные блики на льды. Но оно плохой помощник.

Нестерпимо тяжко стало, когда поняли: ничто, никакие героические усилия уже не спасут отважных пилотов. Жестоко и безвозвратно поглотила их Арктика.

Пятое октября. В последний раз выглянуло солнце. Только горбушкой. Проскользило по горизонту, разбросало, прощаясь, по небу пурпур и золото и ушло на долгих пять месяцев. Закат еще пылал, от торосов тянулись великаньи тени. Это лишь следы солнца. Постепенно и они стерлись. Мрачнело небо. Темнее становилось на льдине. Даже ближайшие торосы стали едва различимы. Мир отдалился еще больше. Теперь в метеосводках Эрнст не будет передавать облачность и видимость.

Полярную ночь все четверо пережили не один раз на прежних зимовках. И все же эта зимовка будет совсем иной. Тогда под ними была твердая земля, жили они в крепко срубленных натопленных избах. Сейчас, черной ночью, когда усилятся морозы, пурги, сжатия, у них под ногами будет только зыбкая льдина. Их жилье — палатка, все отопление — керосиновая лампа.

Мороз уже под тридцать. Ветер задувает сухой и жгучий.

У проруби весь заиндевелый, орудуя то пешней, то лопатой, то длинной трубой, возится Петр Петрович. Прорубь опять замерзла, и, прежде чем опустить приборы, он уже много часов скалывает намерзший лед, расширяет горловину.

«Летучая мышь» тускло освещает края проруби. Обколотый лед мерцает, разбрасывая

отблески света. Ниже — густая, неподвижная чернота воды. Легкий парок, слегка затуманивая ее, рвется наружу.

Неожиданно вода в проруби всплеснула. Петр Петрович посветил фонарем. Снова хлюпнула короткая волна. Заплясали, закачались желтоватые блики.

И тут же по льдине прокатился гул. Натужно заскрипел, завизжал лед. Где-то, казалось совсем близко, грохнуло, заскрежетало. Опять началось сжатие.

Всюду трещало, звенело, ухало, говорило разными голосами. Лед ожил, зашевелился. Их огромную льдину беспрестанно встряхивало. Под ногами уже не было тверди.

Светя фонарем, меховым шариком промчался к своему хозяйству Иван Дмитриевич. Трещин пока не было видно, но надо быть готовым ко всему.

Отбросив пешню, Петр Петрович побежал к запасной базе. Иван Дмитриевич уже звал: надо уложить аварийный запас.

Три нарты стояли наготове. Раскрошили, откинули спрессованный ветром снег, отодрали заледенелый брезент и стали грузить на нарты самое необходимое: палатки, тюки одежды, бидоны с продовольствием, мешки с керосином. Пар от дыхания, замерзая, все больше выбеливал усы, брови, оторочку капюшонов. Прибежал из своей ледяной обсерватории совсем закоченевший Женя.

— От толчков вся дневная работа пошла насмарку, — огорченно сказал он. — Придется завтра все заново ставить.

Звонко похлопал твердыми рукавицами и, чтобы скорее согреться, яростно набросился на тюки.

На северной и восточной стороне все еще шла ледовая война. Оттуда доносились грохот и треск, словно разрывались снаряды и строчили пулеметы. Лед тяжело вздыхал и гудел долго и невнятно.

Веселый надрывно скулил, срывался с места, бежал в темноту, к краю льдины, где грозно двигались и боролись льды, возвращался к людям и снова бежал навстречу непонятной опасности.

Сжатие продолжалось всю ночь. В огромном океане льдам было тесно.

Дежурил Кренкель. Он то и дело выскакивал из палатки, чутко слушал. Откуда придет беда? В темноте ничего не понять. Посвечивая фонарем, всматривался, нет ли трещин.

Остальные, хотя и лежали в спальных мешках, тоже не спали. Трудно заснуть под непрерывный гул, когда рядом, казалось почти под ними, предательски скрежетал лед и льдина поминутно вздрагивала. Как ни привыкли ко всему, а при каждом толчке сердце начинало биться сильно и непослушно.

Качался под потолком фонарь, качались тени. Позванивали баночки и пробирки. Словно маятник, покачивался подвешенный на веревочке портфель Петра Петровича. Старый, потертый, но бесценный. В нем хранилось все то, ради чего они высадились на полюсе и уже больше четырех месяцев блуждают в ледовом океане: их наблюдения, открытия, результаты проделанной работы.

Днем лишь немного посветила заря. Когда пошли в обход льдины, увидели ее обломанные края, завалы раздробленного, сверкающего льда на месте старых заснеженных торосов. Разводье заметно приблизилось к лагерю. Соседние поля тоже обломаны, все в трещинах.