На льдине — в неизвестность
Шрифт:
— Ребята, солнце!
У далекого зубчатого горизонта в тумане показался огненный краешек, всего лишь краешек. И сразу обогрел льды, разбросав по ним теплые живые лучи.
Доброе, родное солнце! Как они его ждали!..
Когда туман рассеялся, увидели сверкающие вершины ледников Гренландии. За девять месяцев первая земля! Пустынная, холодная, но все же земля! По ней можно ходить и не думать, что она под тобой расколется, встанет на дыбы и сбросит тебя. До нее не меньше ста километров, и, конечно, они не собираются на нее перебираться, а все же вон
Они знали, что не забыты. На выручку к ним шел ледокольный пароход «Мурман». На его борту два легких самолета. Из Кронштадта вышел «Ермак». «Таймыр» уже прошел треть пути. Кренкель говорил с ним по радиотелефону. Слушал уже близкие голоса.
Таймырцам сейчас трудно. Корабль идет в полосе сильного шторма. Волны перекатываются через палубу, нещадно бьют сильно обледенелый корабль. Крен доходит до пятидесяти семи градусов. Команда, насквозь промокшая, в заледенелой одежде, непрерывно скалывает наросты льда.
«Мурманец» пробивается сквозь тяжелые льды где-то около Ян-Майена.
«Как далеко он, маленький черт, забрался!» — записал в дневнике Иван Дмитриевич.
Льды начали смерзаться. Женя и Петр Петрович вернулись из дальней разведки, измотанные скитанием по искореженным штормами ледяным обломкам. В двух километрах от лагеря им все же удалось найти гладкую площадку на молодом льду разводья. Легкий самолет может сесть.
Рано утром, когда они спали, примостившись на снежных лежанках под кучей мехов, в домик ввалился дежуривший Эрнст и разом всех поднял:
— Огонь на горизонте!
Там, далеко в темноте, светилась яркая звездочка.
— Не могут же звезды гореть полтора часа на одном месте, — убеждал Эрнст. — Я этот огонь давно вижу, да не хотел вас будить.
Боясь поверить, Женя навел теодолит, запеленговал. Огонь был неподвижен. Значит, это не звезда. Это свет прожектора!
Там корабль! Уже почти видимый.
Эрнст бросился к аппарату. Передал на «Таймыр», что видят его прожектор.
В двадцать два часа, как условились, зажгли в темноте магниевую ракету, привязанную к длинной трубе. Иван Дмитриевич, стоя на торосе, размахивал и размахивал ею над головой.
Ракета трещала, рассыпая брызги огня. Голубой ослепительный свет отбросил темноту на десятки метров. Видят ли его там?!
Увидели! Светлый луч на горизонте стал раскачиваться, приветствуя их. Теперь уже ясно, как близко они друг от друга. Расстояние не больше пятидесяти километров.
По радио с «Таймыра» передали:
«…Позади остались последние мили чистой воды… Форсируем тяжелый паковый лед. Решено пустить в ход аммонал и взрывать льды, если ветер не изменится и лед не разведет. До скорого свидания!»
* * *
Над лагерем стрекочет самолет. В кабине двое, их ясно видно.
Сделав круг, самолет пошел на посадку на подготовленный крошечный аэродром.
Четверо отважных. (П. П. Ширшов, Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, Е. К. Федоров.)
Папанин бросился к нему. Забыв про усталость, забыв, что на нем тяжелая меховая малица, бежал как мальчишка, не чуя под собой ног. Прилетели, бра-точки, родненькие!
Навстречу, размахивая большими рукавицами, что было духу бежал летчик Власов — первый человек с Большой земли.
Они встретились на полпути — в километре от лагеря.
Обнялись, расцеловались. К горлу что-то подкатило, зажало. Долго не могли сказать ни слова.
— Ну, чего ты? Ну, успокойся…
— Ничего, ничего. А ты чего волнуешься?
Через полчаса, передав Папанину письма, гостинцы, Власов улетел. Он будет разведывать пути подхода ледоколов к лагерю.
* * *
«Таймыр» и «Мурман» всего в восьми милях. В бинокль разглядели дым, мачты, силуэты кораблей. Эрнст передал по радиотелефону:
«Видим вас хорошо. Добро пожаловать! От души желаем успеха».
Потихоньку стали складывать свое личное, чтобы потом впопыхах не забыть. Аппетита нет. Даже к све-
жей медвежатине, которая появилась у них, никто не притронулся.
Вечером корабли зажглись огнями. Так непривычна была эта светящаяся россыпь здесь, среди пустынных льдов! Казалось, корабли уже совсем близко. Лучи прожекторов снуют по льдинам, отыскивая разводья.
Скорее бы!
Веселый волнуется, лает на эти лучи.
Петр Петрович и Женя побрились. Они уже «одной ногой» на корабле. Иван Дмитриевич и Эрнст считают это преждевременным. Барометр падает. К ночи задула пурга.
Моряки вырыли из-под снега легендарную черную палатку.
Встряхнулась, скрипуче и неуютно закачалась льдина.
Как мало осталось до конца! И как нестерпимо долго тянется время! Что, если в эту последнюю ночь в лагере произойдет что-то непоправимое!
К РОДНЫМ БЕРЕГАМ
К утру пурги уже не было. Не было и корабельных огней. За ночь ветер отогнал корабли за двадцать миль.
И тогда собрали все старые оленьи шкуры, драные рубахи, штаны, валенки. Петр Петрович приволок охапку их знаменитых большущих «тапочек», все это облили бензином — и запылал невиданный здесь маячный огонь.
Шумело и взлетало пламя. Бронзой отливали исхудавшие взволнованные лица. Когда пламя стало опадать, Иван Дмитриевич стянул с себя насквозь просаленную, прокопченную меховушку и бросил в огонь — гори ярче!