На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны

Чернов Пётр Игнатьевич

— Прицел двенадцать! Вася, видишь?

— Вижу.

— Круши! — Из дзота полыхнул взрыв.

— Правее, по пулеметной точке. Огонь!

Орудие молчит.

— Вася!

Уткнувшись головой вниз, Вася намертво ухватил маховички орудия. Из левого виска струей бьет кровь. Нет Кузнечика. Но мы-то живы. Наводчиком встал Михаил Антонов.

Части дивизии все-таки ворвались в город Мюнхенберг.

Мы в юго-восточном районе Берлина. Три орудия батареи разбросаны по разным точкам. Пехота, которую мы сопровождали, наступает не батальонами,

рогами или взводами, а штурмовыми отрядами и штурмовыми группами. Да иначе и нельзя.

Юго-восточная часть Берлина не похожа на город — нет ни улиц, ни городских кварталов. Вокруг сплошные нагромождения разбитых, искромсанных больших и малых зданий, как будто тут случилось землетрясение или разразился невиданной силы ураган. Нам сказали, что накануне наступления советских войск американские бомбардировщики около месяца методически разрушали Берлин. В этом не было смысла с точки зрения солдата. Сейчас мешанина из глыб камня, кирпича, подвалы разрушенных зданий, окна, чердаки изрыгают кинжальный огонь автоматов, пулеметов, орудий… В развалинах затаились фольксштурмовцы, вооруженные фаустпатронами. Эта штуковина в виде метровой трубы с шаровидным наконечником прожигает танк, экипаж его сгорает заживо… Орудие тянем на себе. Ящики со снарядами прикрепляем к станине.

Наша штурмовая группа прорвалась к окраине аэродрома Темпельхоф. Не успели дотянуть орудие до стрелочного поста железной дороги, опоясавшей аэродром, как внезапно град пуль хлестанул по щиту орудия.

Подтянули орудие почти ползком, около развалин моста изготовили к бою.

— Старший сержант, заткни глотку этим нахалам! — приказывает командир группы.

Несколькими снарядами разбили две пулеметные точки.

— Откуда, старшой? — на бегу кричит здоровенный верзила.

— Сибирь-матушка.

— По почерку видно, земляк.

В нашей пушке около тонны веса, дорога в ухабах и рытвинах. Пот заливает лица. Особенно тяжело Михаилу Семеновичу Антонову: и возраст немолодой, и фигура по годам — грузноватая. В полукилометре видим аэродромные постройки, взлетное поле и несколько немецких самолетов.

На бугре, что вплотную подходит к аэродрому, кипит бой. И вдруг замирает. Низко, почти прижавшись к земле, проносится группа Илов. Приземлились на аэродроме и в упор стали из пушек расстреливать немецкие самолеты. В это же время на взлетные полосы ворвались наши танки.

Я считал, что все знаю о своих ребятах. Но оказалось, что это совсем не так. Вместо Васи Кузнецова, которого мы похоронили на Зееловских высотах, наводчиком стал бывший учитель Михаил Семенович Антонов. Орудийным номерам Сергею Шмелеву, Юре Снежкову и Дмитрию Синюте он годился в отцы. Он и относился к ним по-отечески. А я, как ни старался сблизиться с ним, не мог добиться его расположения. Серьезный, замкнутый, Михаил Семенович считал, что армейская дисциплина — это основа основ в армии и не преступал черты соподчинения. Я младше по возрасту, но я его командир. После смерти Васи Кузнецова Антонов сдал, фигура сгорбилась, вокруг

глаз четко вырисовывалась сетка морщин. «Что с ним творится?» — думал я.

И вот здесь, у аэродрома, все прояснилось. Молодежь наша сидела на станине и о чем-то возбужденно судачила.

Михаила Семеновича с ними не было.

— Где сержант?

— А вон отдыхает! — махнул рукой Димка в сторону чудом уцелевшего деревца.

Михаил Семенович лежал на животе, обхватив голову. Спина вздрагивала, он плакал.

— Жалко Василия. Я же хотел его усыновить. Осиротел я, Петрован…

Батарея метрах в двухстах от канала Ландвер. Война подходит к концу.

Вылез из ровика. На посту около орудия — Димка.

— Иди отдохни, я подменю тебя.

После конфуза на плоту при форсировании Вислы молодежь резко изменилась. Димка даже бравировать стал храбростью. Мне пришлось поговорить с ним на «высокой» ноте. Когда на марше за Лебусом бомбардировщики сбросили на батарею «кассету» с бомбочками, машины с орудиями резко тормознули. Мы быстро в кюветы, а Димка во весь рост встал на ящики со снарядами и орет: «Перелет!» Это не храбрость, а глупость. Правильно тогда Михаил Семенович заметил: «Сердце у Димки обрастает коркой!»

Дмитрий Синюта напоминает Васю Кузнецова. Небольшого роста, плотный, каштановые волосы и глаза с морской синевой. Родом из-под Одессы, и это чувствуется по особому акценту. Когда он сплевывает сквозь зубы, знаем: на языке вертится очередной анекдот с изюминкой.

Храбрость воина нечто совсем иное — это когда на тебя идет танк, а ты стараешься опередить его снаряд своим снарядом, ловишь цель в центр перекрестия панорамы, ведешь ее и не промахнешься. На тебя, наводчика, на твой верный глаз и стальное сердце в критический момент боя весь расчет надеется.

Страх? Да, был! Трудно одолеть страх. Да и естественно ли, чтобы человек не боялся смертельной опасности? Самое главное, чтобы страх твой был меньше желания уничтожить врага.

За несколько часов до Последнего выстрела, после которого гарнизон Берлина капитулировал, я вновь сел за стульчик наводчика. Убили Михаила Семеновича Антонова, на самом краешке войны убили.

Лейтенант Маурин вызвал командиров орудий к себе в блиндаж.

— За каналом — имперская канцелярия. Там находится ставка Гитлера. Вместе со штурмовыми группами батарея должна продвинуться к Потсдамскому мосту. Приготовьтесь по-умному.

Молча двинулись вперед. Пятьдесят, сто метров. Еще немного. И вдруг противоположный берег канала как бы взорвался. Ударила немецкая артиллерия. Вокруг плотное кольцо разрывов. Осколком снаряда и подсекло Михаила Семеновича. Сережу Шмелева ранило в ногу. Мне раздробило большой палец правой руки и не больше…

В медсанбате полка узнал: «Гарнизон города капитулировал». Позже на стене имперской канцелярии я оставил памятку: «Сибирь, Сталинск, гвардии старший сержант Чернов».

Личный состав батареи награжден. Мне вручили орден Отечественной войны II степени.