На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны
Шрифт:
Тяжко было нам, очень тяжко. Но война еще только начиналась. Впереди был фронтовой путь длиною в четыре года.
СТАРАЯ СМОЛЕНСКАЯ ДОРОГА
Смоленская дорога… Это по ней двигались на Москву полчища Наполеона, вымуштрованные колонны пехоты, нарядная кавалерия, артиллерийские орудия. Чуть ли не вся Европа участвовала в том вторжении в Россию.
По Смоленской дороге бежало обратно разгромленное, оборванное, голодное, замерзшее воинство считавшейся
Старая Смоленская дорога… Многое видывала она.
На пути к Москве дорога проходит через старинные города и местечки: Ярцево, Вязьма, Гжатск, Можайск. Проходит она по ровным как ладонь исконно русским землям. Священные места.
Перед Великой Отечественной войной была проложена широкая автострада Москва — Минск. Старая Смоленская превратилась в обычный проселок. И только полосатые верстовые столбы, кое-где сохранившиеся как маяки истории, напоминали: это дорога жизни. Не та, которая у каждого человека своя, единственная, а та, которая одна на всех.
Я прошагал по дороге своей жизни шестьдесят лет с хвостиком. Почти четыре года — годы Великой Отечественной войны. Из глубины памяти выплывают разрозненные картины боев, дни и ночи солдатского быта, люди, которые были рядом…
Наш противотанковый полк выгрузился на станции Издешково, на указателе железнодорожной магистрали написано: «До Москвы — 240 километров».
Втянулись в лес, выставили посты, отрыли щели. Костров не разводим. В районе автострады действуют десантные группы немцев.
Мы с Павлом Багиным прикорнули около большой ели. Сон спугнул надрывный голос Васи Чекалина:
— Воздух!
Падаю на дно щели. Павел кулем валится на меня.
— Отставить! — раскатисто командует Березняк. И спокойно поясняет: — Это не к нам. На Вязьму пошли.
Низко над нами, сотрясая ревом воздух, косяками плывут немецкие бомбовозы: на восток — тяжело груженные, на запад — налегке. Тут уж не до сна.
Андрей Ивойлов пеняет Чекалину:
— Эх ты, зенитчик бывший. Ориентировку потерял. Орешь как очумелый, я думал, что у меня перепонки в ушах лопнут.
— А я что, виноват, что ли? — оправдывается Вася. — Первым-то поднял тревогу часовой с соседней батареи!
Мы все друзья. В одной теплушке выехали в армию. Но дружба дружбой, а служба службой. 85-миллиметровое зенитное орудие — это и ствол, и механизм отката и наката ствола, еще затвор, станина с четырьмя опорными лапами, подъемный и поворотный механизм и святая святых — прицел с оптической панорамой. Для наводчика панорама как бинокль: приближает цель.
Наводчик — это корень расчета. По солдатскому реестру он значится в списках «интеллигентов». Банить ему приходится меньше всех. Но, конечно, я помогаю ребятам.
Полковая походная радиостанция поймала сообщение — фашистская авиация предприняла первый массированный налет на Москву.
Так вот куда стервятники летели сегодня над нами.
Вечером Березняка вызвали в штаб полка.
— Наверное, ноченька-то тю-тю, — предположил Ивойлов. — Давайте-ка пока готовиться. Орудие — на крюк тягача! Весь шурум-бурум в кучу. Не ровен час, что забудем в спешке.
В двух-трех километрах от Ярцева батарея свернула влево и углубилась в лес.
— Командиров орудий ко мне! — приказал комбатр.
Когда все собрались, он расстегнул полевую сумку и вынул карту.
— Вот здесь просеками идти придется.
Окапываемся. Слышатся редкие орудийные выстрелы. Ночь расцвечена трассирующими пулеметными очередями. Над нейтральной полосой за рекой Вопь, сменяя друг друга, повисают осветительные ракеты.
К рассвету огневая позиция батареи была оборудована. Работали молча, понимая друг друга без слов. Река Вопь делит Ярцево на две части: западная — на возвышенном берегу, там немцы, восточная — в низине, она наша.
Рассветало. Передовая оживилась. Но нас пока не трогают. Значит, не догадываются о нашем присутствии.
Замечено, что у разных людей порой в одно и то же время возникают одинаковые мысли. Я думал о Маше, Витальке, и вдруг Павел:
— Когда получал последнее письмо?
— Перед войной!
— А моя старушка молчит.
У Павла как-то нескладно жизнь сложилась. Отец — в Иркутске, матери он не помнит. В Сталинске жил с бабушкой Матвеевной, от нашего дома неподалеку, я частенько заходил к ним. И сейчас представил, как Матвеевна, тихая, щупленькая, подолгу стоит у окна и терпеливо ждет почтальона…
Два дня стоим на огневой позиции под Ярцевом. Пока не сделали ни одного выстрела. Но нас уже нащупали. Самолеты наведываются. Живем. Ждем. Дождь намочит, солнышко высушит. Готовность поддерживаем на уровне. Разведка доносит, что враг накапливает силы под Ярцевом, намереваясь прорваться на Вязьму.
Дождались. Утром немцы открыли шквальный огонь по нашей пехоте на левом берегу реки Вопь. Из-за туч вывалились «юнкерсы». Передовая окуталась огнем и дымом. Снаряды дальнобойной артиллерии залетают к нам. Мы не отвечаем.
— Пехота отходит! — кричит устроившийся с биноклем на высокой сосне батарейный разведчик.
— Хана, ребята, — сдавленно шепчет побледневший Коля Смагин.
— Что, что ты сказал? — Лицо Ивойлова потемнело, глаза сузились, он схватил Смагина за ворот. — Паникер! Еще танков не видел, а штаны мокрые.
А вокруг уже заговорили на все голоса батареи.
— Львов, Львов, — глухо доносится из блиндажа речитатив связиста Коли Черных.
Ему в ответ:
— Явров принял! Явров принял!