На линии огня
Шрифт:
— Во-во, — подхватил следующий. — И все за наши денежки, которых у тебя тоже не мало.
— Ох-хо-хо, — простонал третий, точно от боли. — И почему все жиреют за наш счет?
— Параноики! — завопил Зиггата. — Параноики долбанные!
— Да? Однако это не мешает тебе нас надувать.
— Да пошли вы все... — огрызнулся Зиггата. — Очень скоро мне уже не придется вас видеть.
Тем временем он облачился в униформу. Куртка его выглядела так, будто ее только что достали из машины для сухой чистки, а брюки — будто он подобрал их на улице.
— Черт, ну и вид у меня, — проговорил Зиггата.
— Ты
— Что?! — взвился Зиггата. — Да я и так добиваюсь всего, что вам нужно!
— Брехня! — отозвался еще один и сел на койке. На нем была нижняя рубаха без рукавов. Обе руки от запястья до плеча были покрыты татуировкой. — У меня есть шурин в Сканитилзе, штат Нью-Йорк, — прибавил он.
— Ну и что?
— А то. Он тоже пожарник, так у них там в день открытия охоты на оленей выходной. Оплачиваемый!
— А когда он, черт его дери, этот день? — спросил Зиггата.
— Не знаю, но у них в этот день выходной.
— И в праздники у них тоже выходные? — спросил Зиггата. — На Рождество, например, или Четвертого июля?
— Да какая, к черту, разница? У них это нерабочий день. Оплачиваемый выходной. Видно, профсоюзное руководство у них то, что надо.
Зиггата понял, что этим людям совершенно бесполезно объяснять, что профсоюз пожарных уже добился столько оплачиваемых выходных для своих членов, что годовой фонд рабочего времени в их департаменте едва ли больше, чем у школьных учителей. Все без толку. Тут он почувствовал, что у него начинают зудеть руки, и попытался успокоиться.
Решив сделать еще одну попытку восстановить дружескую атмосферу в их коллективе, он подошел к пищевому бачку, стоявшему на плите в конце комнаты, и положил себе порцию спагетти с соусом. Затем сел за покрытый бесцветным лаком столик у плиты и зачерпнул ложкой спагетти. Но едва сунул ее в рот, как тут же все выплюнул, обляпав себе при этом всю куртку и брюки.
— Сволочи! — заорал Зиггата. — Ну какая же это сука напхала в соус орегано?! — Затем вытер перепачканные губы грязной скатертью. — Ты только посмотри! Я же теперь на свинью похож!
И он бросился к умывальнику, чтобы хоть как-то смыть пятна.
— Ты и так на свинью похож! — отозвался один из пожарников.
— И все за наши деньги, — подхватил другой.
— Я же терпеть не могу орегано! — простонал Зиггата. — У меня на него аллергия!
— У тебя на все аллергия. А я бы всю жизнь только орегано и ел, — хихикая, отозвался голос из угла комнаты.
И вот в таком виде, с покрытой зудящими, шелушащимися пузырями кожей, в паршивом настроении, Энтони Зиггата явился в городскую ратушу к мэру; и, когда мэр, всплеснув руками и расплывшись в улыбке, двинулся ему навстречу, чтобы пожать руку, и спросил: «Ну, как наши дела?», — Зиггата ответил:
— Дерьмо ваши дела!
— Что такое? — удивился мэр.
— Никакого договора не будет, пока нам не дадут выходной в день открытия оленьей охоты.
— Какой, какой?
— Оленьей. День открытия охоты на оленей.
— А когда это? — спросил мэр.
— Откуда я знаю?! Я не олень. Спросите у этих долбаных оленей.
— А почему вы хотите сделать его выходным?
Зиггата перевел дух.
— А потому что наши герои подняли крик: подавай им в день открытия охоты на оленей оплачиваемый выходной, как у подавляющего большинства пожарных управлений во всех концах Соединенных Штатов Америки.
— Да у вас и так уже шестьдесят три оплачиваемых выходных!
— Ну, так будет шестьдесят четыре. Или олений день, или мы протестуем, — сказал Зиггата.
— Протестуйте, — отрезал мэр.
Такого за последние двадцать лет еще не бывало: хозяин этого кабинета не спасовал перед угрозой. Мэр огляделся по сторонам и с удивлением увидел, что все осталось на своих местах: часы продолжали идти, солнце продолжало светить, и дом этот продолжал стоять, как и стоял. У него закружилась голова. Видимо, в этой стране все же бывали случаи, когда мэры или другие представители выборных органов власти хотя бы раз — а то и два или три раза в год — кому-нибудь отвечали «нет». Он готов был побиться об заклад, что им это было приятно. Это говорило о том, что у них была власть.
И он заорал:
— Нет, к черту! Нет, нет, нет и еще тысячу раз нет! Я скорей сдохну, чем скажу «да»!
И Энтони Зиггата, вне себя из-за кожного зуда и пятен на своей униформе, вышел к ожидавшим у входа репортерам и назвал городскую администрацию во главе с мэром «бандой фашистов, расистов, угнетателей и притеснителей, которые вознамерились сломить дух истинного профсоюзного движения в Америке». Он сказал, что если пожарные готовы отдать за свой город жизнь, что уже многие из них сделали, то вполне могут пожертвовать ею, отстаивая и свою честь.
Когда эта история дошла до других пожарных подразделений города, она приобрела несколько иное звучание. Пожарные «узнали», что городская полиция потребовала, чтобы в их договор включили пункт о том, что каждый полицейский будет получать в три раза больше, чем пожарный, питому как и работы у них в три раза больше. И тогда все пожарные единодушно призвали Зиггату объявить забастовку, дабы осадить не в меру зарвавшихся полицейских жуликов. В это время Зиггата, в чистых брюках, уже почти не ощущавший после ванны зуда, сидел у себя дома в Озоновой роще в Куинсе и даже слышать не хотел ни о какой забастовке. Но уже после первого из множества звонков с обвинением его в предательстве интересов пожарных и предупреждением о том, что он может лишиться 125-ти процентной надбавки к жалованью, которую начисляли каждому пожарнику, более или менее добросовестно проработавшему десять лет, он сделал то, что и должен был сделать всякий уважающий себя профсоюзный деятель. Объявил о забастовке работников управления пожарной охраны.
А вскоре после этого в город пожаловали Солли и Спарки.
Глава тринадцатая
Штаб по ликвидации кризисной обстановки мэр организовал в городской ратуше и, возвращаясь туда из Чайнатауна после обеда в ресторане «Цзе Чуань», обратился к встретившейся у входа женщине:
— Ну, как наши дела?
В ответ та огрела его зонтиком по голове. Придя в штаб, он весь трясся и уже с некоторой опаской обратился к своему помощнику:
— Ну, как ваши дела?