На луче света
Шрифт:
Я оглядел всех сидящих за столом, всех этих несчастных душ, некоторые из которых пробыли здесь большую часть своей жизни и попытался представить себе, на что похожи их миры. Рассел, к примеру, хоть и значительно оправился за пять лет от своей Христоподобной мании, но, всё же, так и не мог участвовать в нормальном разговоре, предпочитая вместо этого цитировать бесконечные отрывки из Библии. Я не смог проникнуть в его голову и представить себе жизнь столь ограниченную и безрадостную.
И Берт. Разочарованный всем существованием, вечно обеспокоенный и опечаленный. Какие препятствия не давали
— Это похоже на Ленни и кроликов, — сказала она. (Бетти читала все повести Стэйнбека по много раз) [12] .
Когда мы закончили есть, Милтон встал и постучал по столу.
— Ходил на днях к врачу, — язвительно заметил он.
Некоторые уже хихикали.
— Сказал ему, что хотел бы кого-то, кто знает, что делает. Он выпятил грудь и сказал: "Я занимаюсь медициной более тридцати лет". А я говорю: "Я вернусь, когда вы поймёте её правильно!"
Все посмотрели на меня, хихикая, ожидая моей реакции. Но что я мог сделать, кроме как тоже посмеяться?
12
Имеется ввиду повесть Джона Стейнбека "О мышах и людях". Прим. пер.
Я всё ещё обдумывал возможные стратегии для того, чтобы заставить Роберта подольше оставаться в сознании, когда прот пришёл на наш девятнадцатый сеанс.
— Почему вы не сказали мне о письмах? — ехидно спросил он, потянувшись за чашкой с фруктами.
— Я собирался, — ответил я. — Как только посчитал бы, что ты готов заняться ими.
— Очень интересно, — ответил он, кусая хурму.
— Что — письма?
Фрукт сморщил его рот.
— Не находите удивительным, что так много существ хотят покинуть эту ПЛАНЕТУ? Это ни о чём вам не говорит?
— Это говорит мне о том, что у нас есть проблемы. Но ведь на Земле шесть миллиардов людей и только несколько тысяч позвонили или написали тебе.
Помню, как чувствовал самодовольство от этого ответа.
— Вполне вероятно, из-за того, что немногие прочли вашу книгу или статью Жизель. Вряд ли кто-то ещё в вашем МИРЕ прочитал их.
Он прикончил хурму и принялся за другую.
— У нас на КА-ПЭКС ничего подобного нет. Вы бы видели, как они выглядят в ультрафиолетовом свете!
Он громко чмокнул губами и задумчиво уставился на плод.
— Ты собираешься ответить им?
— Хурме?
— Нет, чёрт возьми. На письма.
— Я постараюсь. Большинству пошлю соболезнования, конечно. Я могу взять только сотню существ с собой, помните?
— Скольких ты уже собрал?
— Нет, джин, дай вам палец, вы всю руку откусите.
— То есть, ты мне не скажешь. И о том, когда ты нас покидаешь, тоже. Должен признаться, прот, я очень разочарован тем, что ты мне до сих пор не доверяешь.
— Раз уж мы столь честны и прямы, доктор б, вы, может быть, могли бы объяснить мне, почему люди принимают всё так близко к сердцу.
— Вот что я скажу: я отвечу, если ты скажешь мне, как долго ты собираешься оставаться.
— Ни за что. Но не волнуйтесь, я пока никуда не собираюсь. Нужно разобраться с письмами, которые я получил и ещё с несколькими вещами…
Он проглотил последний фрукт и откинулся на спинку кресла, всё ещё причмокивая.
— Готовы, док?
Иногда я ощущал себя пациентом, а прота — доктором.
— Практически. Я бы хотел сначала поговорить с Робертом.
Не говоря ни слова, он закрыл глаза и уронил голову на грудь.
— Роберт?
Нет ответа.
— Роберт, ты слышишь меня?
Если он и слышал, то виду не подавал. Не было нужды тратить больше времени. Очевидно, он всё ещё не был готов сотрудничать, по крайней мере, без гипноза.
— Хорошо, прот, теперь можешь возвращаться.
— Мой язык как вата, — объявил он.
— Это всё хурма. Ладно, думаю, теперь мы готовы.
Он уставился на маленькую белую точку на стене, позади меня.
— Странный фрукт. Один-два-три-четыре…
Я подождал, пока не удостоверюсь, что он в трансе.
— Можешь оставить глаза закрытыми какое-то время, прот.
— Как скажешь, джино.
— Хорошо. Теперь я бы хотел увидеть Роберта. Роб? Ты меня слышишь?
Его голова снова упала.
— Роберт, если ты слышишь, кивни, пожалуйста.
Он еле заметно кивнул.
— Спасибо. Как ты себя чувствуешь?
— Не очень хорошо, — промямлил он.
— Мне жаль. Надеюсь, я могу помочь тебе почувствовать себя лучше. Пожалуйста, послушай меня и поверь. Запомни: это твоё убежище.
Нет ответа.
— Я подумал, сегодня мы можем немного поговорить о твоём детстве. Твоей семье. О том, как ты рос в Монтане. Это будет приемлемо?
Слегка пожал плечами.
— Хорошо. Не мог бы ты открыть глаза? Пожалуйста.
Он заморгал, но моего взгляда избегал.
— Почему бы тебе не рассказать мне что-нибудь о своей матери.
Мягко, но ясно.
— Что вы хотите знать?
— Всё, что захочешь мне рассказать. Она хорошо готовит?
Казалось, он внимательно рассматривал вопрос или, может быть, просто пытался решить, отвечать ли.
— Довольно неплохо, — ответил он.
Я не мог избавиться от ощущения радости от этого просто ответа. Он был безжизненно монотонным, но это уже было огромным достижением, которого, как я боялся, придется добиваться неделями упорных уговоров. Роберт говорил!
Остальная часть беседы протекала весьма сбивчиво, но он стал казаться более непринуждённым, пока мы болтали о некоторых основных моментах его детства: о его сёстрах, друзьях, его ранних школьных годах и любимых занятиях — книгах, головоломках и наблюдении за животными в поле за его домом. Предподростковый период его детства казался совершенно нормальным, не считая только того, что он потерял отца, когда ему было шесть (тогда же прот впервые появился), хотя я не вынес ничего нового из этой беседы. Я просто хотел завоевать доверие Роберта, заставить его почувствовать себя комфортно при разговоре со мной. Настоящая работа начнётся позже.