На ночь глядя

Шмыков Роман

– Примите наказание, падшие, или докажите, что вы достойны быть рядом с нами!

Владислава кричала, подводя Софью, свою напуганную дочь, ближе к огню. Мать взяла в руки нож и отрезала волосы с детской головы вместе с кожей. И я увидел его – металл. Череп Софьи был из золота. Он блестел, переливался и пускал зайчиков по песчаному пляжу. Сергей упал в обморок, и Вячеслав, обративший на это внимание, залился хохотом. Он подвёл своего сына, Казимира, туда же, где лишилась скальпа его дочь, и сам проделал экзекуцию над своим же отпрыском. Череп Казимира тоже был золотым. Оба дитя встали и подошли к костру ещё ближе. Их тела тут же охватило пламя, и два тощих силуэта растворились в жёлтом свете огня. Сноп искр взмыл к нахмуренному до безумия небу, оно вот-вот разорвётся напополам, взбешённое наглостью тех, кто смотрит сейчас на него с этого острова.

– Пройдите с нами или останьтесь здесь! Покажите ваши мысли!

Боль во лбу снова настигла меня, и я бросил руку Светланы, упавшей на колени вместе со мной. Александр отдал дитя женщине и рванул к сумасшедшим супругам… Они просто расступились, и Александр полетел прямиком в костёр. Крик мужчины превратился в девчачий визг. Огромное тело барахталось в горящих поленьях и пыталось выбраться, но всё бесполезно. Огонь пожрал Александра так быстро, что я и не успел опомниться. Братья ринулись туда же. Что ими двигало? Они не пытались навредить ни Владиславе, ни Вячеславу. Оба молодых парня прошли мимо и, держась крепко за руки, пропали вслед за уже дотлевающим Александром.

Светлана всё это время была рядом со мной. Посреди скрипа и свиста горящего дерева я слышал её рыдания, но не мог ничего сделать из-за подступившей тошноты. Меня выгибало, тяжесть головы тянула к земле, будто она увеличилась раза в три. Всё ближе, к песку без камней.

Крик Светланы на секунду отрезвил меня, но потом я снова пропал в своих попытках очнуться. Мужские кривые ноги с босыми ступнями подошли к нам, и женский голос резко стих. Перед моим лицом песок разрезался на множество маленьких осколков, отделённых друг от друга тёмной бардовой полоской. Тело Светланы свалилось на бок так тихо, будто она никогда не была жива, словно всё это – лишь имитация моих реальных ощущений. Сергей пропал там же, и я остался один.

«Они ненавидели меня. Знаю, понимаю это, но мне всё равно больно. Я видел в их глазах слёзы и разочарование, отвращение и обиду. Я старался избежать этого, но не мог, ведь всегда делал только так, как считал правильным лишь я один. И я ошибся по всем фронтам».

Я еле поднял глаза и увидел в свете огня два широких силуэта. Владислава и Вячеслав стояли прямо передо мной, склонив головы и громко дыша. Смрадный воздух добирался до моих ноздрей и заставлял сокращаться желудок в нервных позывах.

«Я ненавидел это тело, ненавидел его мысли, его чувства. Я считал себя лучше всех. А теперь думаю вот о чём – я ненавижу и всех остальных!»

Вячеслав взял меня за волосы, но я схватил его за руку и выгнул в сторону. У Владиславы был нож в руке. Я вырвал его и полоснул по горлу отвратительно толстой женщины. Она захрипела как свинья, отбежав в сторону. Из её горла хлестала воняющая трубопроводной водой кровь. Вячеслав отвлёкся от меня, и в грудь ему я сунул тот же нож, оставив лезвие в теле. Кроме меня тут больше нет никого, и оружие отныне ни к чему.

Они упали в одну отвратительную кучу. Вячеслав ещё долго дёргался, пока не перестали двигаться его мерзкие кривые ноги. Огонь медленно гас, ему помогал начавшийся мелкий дождь. У меня зачесалось темечко. Я сунул туда палец и пролез под кожу грязным отросшим ногтем. Под волосяной коростой прощупывалось что-то очень гладкое и холодное. Софья соврала нам всем.

«Я оставил при себе слишком многое, хотя стоило бы объясниться. Я люблю тебя, слышишь? Просто знай, что я тебя люблю, а всё остальное пусть горит пламенем. Расскажу тебе завтра, что мне приснилось. Надеюсь, ты меня поймёшь».

Дисторсия

Конкретный диагноз меня не удивил, не испугал. Я ждал его точной формулировки уже очень давно, и вот – он у меня. Рак толстой кишки. Ну, теперь знаю наверняка. Хоть немного успокоения. Наверное.

Брат плакал больше всех. И мне его больше всех жаль, даже больше, чем самого себя. В каком-то смысле я и не хотел жить больше сорока двух лет. Теперь имею полное право сказать, что отбыл своё. Думается мне.

Меня положили в главную больницу страны, и на кой хрен? Терапия не смогла ничем помочь, и я просто трачу своё и чужое время, пока еду превращаю в дерьмо, которое сам даже не в состоянии убрать из-под себя. Отвратительное дело – наблюдать и встречаться глазами с санитарками, вытирающими твою отощавшую костлявую задницу. Потом привык, даже шутить пытался, но быстро перестал, так и не найдя в уставших санитарках и медсёстрах публики.

На экране опять репортажи о нём. Надоел уже, честное слово. Я позвал медсестру, чтоб переключила передачу на телевизоре. И почему мне не дали пульт от него? Молодая девушка вбежала, держа в трясущихся руках пульт. Я попросил её сменить канал, но она долго смотрела на меня пустыми глазами, не желая ни в коем виде выполнять мою просьбу. Я немного разозлился, но не позволил себе накричать на молодую медсестру. Она не виновата, что его определяют в ту же больницу, где и она сама работает. Надеюсь, меня больше не потревожат в этой палате и отдадут пульт лично мне.

Не дали, но программу сменили, и на том спасибо.

Вчера приходила мама. Брат остался дома, сказав заранее матери, что он не может видеть меня таким. А что не так? Я всего лишь похудел, даже лучше от этого выглядеть стал. Подумаешь, облысел, всего-то подгузники, но они же под халатом! Я на брата обиделся. Пусть мама так и передаст этому засранцу, что я на него в обиде. Хотя зла не держу, конечно. Увидеться бы ещё до моих похорон, а после них пусть делает что хочет.

В коридоре столпотворение. Даже за закрытой дверью слышно, как носятся туда-сюда работники больницы. В каком-то смысле даже приятно, что никто не заходит ко мне каждые полчаса спросить, всё ли у меня хорошо. Как бы сказать, кроме рака – дела у меня отлично. Только по телевизору опять надоевшие морды, но это ничего – уже привыкли, стерпим. Я уж стерплю точно. Есть у меня, скажем так, и другие заботы.

Сегодня вечером огласят новую информацию о моём недуге. Немного смешно его так называть, будто говорю о лёгком кашле или ячмене под глазом. Брату я говорил – ничего такого, лишь рак задницы. Он всего один раз посмеялся, – первый, – а потом ругал меня за подобные выходки. А я и правда хотел над этим пошутить, мне больше ничего и не оставалось. Чешется только постоянно и жжётся, и в последнее время особенно сильно. Лежать спокойно и спать уже не получается. Думал, что на пенсии высплюсь, а как бы не так, сударь. Не вам спокойно отдыхать, уж извольте извинить.