На обломках рая

Даже оставшись один, человек должен бороться за свою жизнь. Кто-то их древних.

Глава 1

То, что мы не одни, я понял еще в раннем детстве. В пять лет я сломал ногу и в течение двух недель был без сознания. По-современному, находился в коме. Эти две недели промелькнули для меня как одно мгновение, во время которого я был где-то там, где темно и темнота до такой степени густая, что в ней совершенно ничего не видно, и там не холодно, и не жарко. Примерно так, как я находился в животе у матери перед самым своим рождением. Потом я вернулся к людям, но ощущения от нахождения

После выписки из больницы меня отправили на деревню к дедушке для поправки здоровья на свежем воздухе и на натуральных продуктах, хотя этих продуктов было не так много, так как всего лишь десять лет назад закончилась великая война, последствия которой ощущаются и сейчас.

У деда была корова и с десяток куриц, которые несли кое-какое количество яиц. Да еще бабушка по утрам пекла серый хлеб, посыпанный сверху мукой, которая в печи приобретала соблазнительный цвет измороси и тянула съесть именно эту корочку. Надо сказать, что тот ржаной хлеб был удивительно вкусным, если к куску хлеба тебе еще нальют кружку молока.

Как раз в это время началась целинная эпопея и молодежь вместе с родителями бегом бросились из села в новые города российских областей, которых для увеличения целины передали в состав Казахской советской социалистической республики. Уезжавшие из деревни люди плакали, когда забивали досками окна домов. Но они ехали на относительную свободу, где могли получить паспорт и право распоряжаться своей судьбой, поступая на другую работу или на учебу. Молодежь мужского пола уходила в армию и не возвращалась, устраиваясь где-то в городе и перетягивая к себе своих родственников.

Зима одна тысяча девятьсот пятьдесят пятого года на одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год выдалась снежная. Жилые дома стояли без снежных сугробов, а вот брошенные дома были заметены до крыши. Никто не отбрасывал снег от жилых и хозяйственных помещений, и дома постепенно превратились в огромные сугробы.

Я катался один на лыжах с горки – заметенного по трубу соседского дома прямо в дедовский огород. Моих ровесников почти не было, а те, которые были, сидели дома, не имея нормальной теплой одежды. Все-таки городские жили несравненно лучше деревенских.

Снежный наст был твердый и по нему можно было ходить как по асфальту и без лыж, а на лыжах не было никакой опасности провалиться под снег глубиной не менее трех метров. Представьте себе пятилетнего пацана, который провалится в снег. Когда бы меня смогли найти и в каком состоянии, это и Богу не известно.

Я у бабушки был как бы под арестом, потому что увязался с взрослыми парнями поехать на лошадях за сеном для конюшни и для молочной фермы. Все было хорошо, но я сильно замерз и терял чувствительность рук. Парни поняли, что дело попахивае6т нехорошим. Если городской отморозит руки, то с них дома сдерут не одну шкуру. Меня на первых же санях быстро доставили домой и крикнули бабушке Марии, что я уже дома.

Бабушка сразу схватила меня за руки, потрогала их и потащила меня домой. Сначала я держал руки в студеной воде, недолго, минут меньше пяти, потом бабушка промассировала руки, надела на них теплые шерстяные рукавички из припечка и массировала мои руки в рукавичках. Я до сих пор помню боль в руках, которые стали восстанавливать свою чувствительность. Но я терпел, хотя и был весь в слезах. Затем я расчесывал руками бабушкины волосы. Я так понимаю, что от волос я заряжался статическим электричеством и восстанавливал свое энергетическое поле. Потом я пил горячий чай с сушеной лесной малиной, тогда за выращивание культурной малины в своем огороде, можно было заработать солидный штраф, как за посадку яблоневого дерева. А то и под суд можно пойти. Сначала он посадит кустик малины, потом яблоню, потом две, потом пойдет торговать яблоками с малиной, заработает денег, купит лошадь, пару свиней, с десяток баранов, будет кулаком, станет нанимать батраков и тогда всем станет ясно, что вся эта революция был не на пользу простого крестьянина, а только во вред ему. Потом меня разморило, бабушка с теткой перетащили меня на кровать и укрыли кожушком. Кожушок – это маленькая шуба. Утром я был как огурчик, но получил строгое наставление от деда и приказ бабушке смотреть за мной во все глаза, потому что я дома выскакивал из-под наблюдения своей мамы и попал под машину. А деревня не менее опасный объект для жизни, как город. Дед был коммунистом военного времени, старшиной артиллерийской батареи, орденоносцем и авторитет у него был непререкаемый как в деревне, так и дома.

Я прокатился на лыжах один раз, затем снова поднялся на горку, с которой только что съехал. Скатился еще раз, но я тогда не знал старой поговорки: любишь кататься – люби и саночки возить. Если бы был механический подъемник, то можно было кататься бесконечно, но после приятного проезда вниз, нужно было подниматься вверх, а это быстро надоедает. Так и мне быстро надоело катание. Я поднялся на горку и стоял возле печной трубы занесенного по крышу снегом соседского дома. В трубе что-то гудело.

Я заглянул в трубу и увидел черноту, уходящую куда-то далеко. Если бы я тогда знал, что такое бесконечность, то я так бы и сказал – в бесконечность, но я тогда так не мог сказать. Я еще не знал, что если долго смотреть в бесконечность, то бесконечность сама заглянет в ваши глаза. Мой интерес подогревало и то, что бабушка запретила входить в этот дом, потому что он чужой и дому это может не понравиться.

Чудная моя бабушка. Старорежимная одна тысяча девятьсот четвертого года рождения. В Бога верует. Меня молитвам учит и показывает, как нужно креститься на иконы. Как сейчас помню: Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое на земле, как и на небе. Прямо как коммунист, который живет на небе и за всем наблюдает. Ни дать, ни взять, как парторг в колхозе. Тот целыми днями говорит мужикам, что мы все идем в светлое будущее, которое называется коммунизмом и где всем и всего будет вдосталь. Я стоял рядом с дедом и хотел задать вопрос, а будут ли у крестьян каждый день щи с мясом, да только дед меня ловко учуял и прикрыл своей ладошкой мой говорливый рот. Городским лучше не встревать в деревенские дела, а то неровен час, приедет в деревню «черный воронок» и сгинет человек, как будто его не было, не воевал он по южным фронтам и не вернулся домой с орденами и медалями и бумажкой-благодарностью самого товарища Сталина за бои в районе венгерского города Секешфехервар.

Так как в трубу ничего не было видно, я спустился по завитку сугроба прямо к дверям пустого дома. Раньше дома не запирали. Вставили вичку в пробой и пошли по своим делам. А здесь в пробое вички не было. То есть – дом открыт и при желании можно было зайти, чтобы пообщаться с хозяевами.

Ручка двери блестела в луче солнца, заскочившего на крыльцо. Я уже знал, что блестящий металл очень опасен зимой и его нельзя хватать голой рукой и пробовать его языком, а то прилипнешь и никто не сможет тебе помочь. Так что, способности выживания закладываются в раннем детстве, как говорил Карл Маркс, эмпирическим путем.

Дом внутри был такой же, как и все дома в деревне. Сначала сени. Это, примерно, как огороженная площадка перед двумя квартирами. Слева – вход в жилую комнату. Справа – дверь в клеть, то есть в помещение, где хранятся как продукты питания, так и вещи, которые пока не используются. Одним словом, гардероб-кладовая.

На двери в жилую комнату была прибита ручка на уровне моего роста. Значит, в доме жили дети моего возраста и роста. Я взялся за ручку и потянул дверь на себя. Внезапно дверь распахнулась, чуть не сбив меня с ног, что-то невидимое выпорхнуло из комнаты и скрипнуло дверью сеней. Как будто это что-то сидело у дверей и ждало, кто же приоткроет дверь, чтобы оно слетало наружу по нужде.