На обочине мира
Шрифт:
Мэнни что-то говорит мне по пути, но его слова то и дело уносит ветер:
– …станем знамениты, блин, Уилла! …из воды …рыба в пасти …прячется в птичьем заповеднике …ест яйца …вероятно, сбежал из частной коллекции экзотических животных…
В конце концов я не могу за ним угнаться, хоть ехать и недалеко. Ну зато дождь прекратился. Впереди – чистое сумеречное небо над морем, а значит, я не потеряю Мэнни из виду.
Там, где дорога делает поворот к маяку, мы останавливаемся. Мэнни хмыкает и говорит:
– Как я и ожидал.
Мы не единственные, кто надеется сфоткать Кобаку из Уитли.
– Только подумай, Уилла. Мы не только знаем, куда смотреть, в отличие от них, но ещё у нас есть кое-какое преимущество, которого у этих лопухов нет. – На его лице возникает полуулыбка. – Оно у тебя.
– У меня? – Я лезу в рюкзак, который дал мне Мэнни.
Внутри лежит картонная коробка с тремя жестяными банками, размером и формой напоминающими очень большие жестянки с тунцом. Я достаю одну. Этикетка не на английском, и каждая банка слегка распухла сверху и снизу, будто внутри что-то вздулось.
– Эй, полегче. Вот эта уже готова взорваться, а ты точно не захочешь, чтобы это произошло.
Мэнни чересчур раскомандовался, так что я не могу удержаться и швыряю ему банку. Ну то есть, это же просто маленькая жестянка. Что плохого может случиться?
– А-а-а, нет!
Кидаю я паршиво, но не так паршиво, как Мэнни – ловит. Банка ударяет его о запястье, отскакивает от другой руки, которую он вытянул, пытаясь её схватить, а потом шмякается об руль. В конце концов она приземляется и лопается, мощно разбрызгивая повсюду жидкость: по тропе, по велику Мэнни и по его джинсам.
Две секунды спустя в нос нам обоим ударяет запах – и под словом «запах» я имею в виду не аромат и не лёгкое дуновение, а такую невыносимую вонь, что на миг я столбенею. Этот удушающий рыбный смрад хуже всего, что мне когда-либо доводилось нюхать, включая тот раз, когда прошлым летом в «Счастливой Стране» засорилась канализация, и целый день возле ресепшен красовалась огромная, коричневая, вонючая лужища.
Торопясь оказаться как можно дальше от запаха, я поскальзываюсь на жиже из банки и утаскиваю за собой на землю Мэнни, и пока мы пытаемся встать, наша одежда пропитывается ею. Через несколько секунд банка перестаёт брызгать: теперь из неё на траву, словно из раны, сочится только чистая слизь.
Я пячусь прочь, пыхтя и пытаясь дышать ртом.
Мэнни тем временем стонет:
– О нет, о нет, о нет… – и тоже встаёт. Он поворачивается ко мне: – Ты настоящая… – но не договаривает, видя, что меня едва не тошнит.
– Что… ради всего… – Я запинаюсь, чтобы снова откашляться. – Что это такое?
– Это, Уилла, называется сюрстрёмминг.
Я пытаюсь повторить.
– Сюр… стрёмный? И это?..
Я жду, что он скажет, что это какой-то промышленный очиститель или супермощный растворитель. А может, какое-то запрещённое химическое оружие, про которое рассказывали по новостям. Что угодно, но не то, что он говорит дальше.
– Это, эм… это такая шведская еда. Её Джейкоб ест. Он хранит её в сарае на заднем дворе.
Мне даже спрашивать
– Он… он это ест? Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.
– Знаю. Слегка попахивает, да?
– Слегка?.. Мэнни. Это самая вонючая вещь… которую я только… – Честно говоря, мне кажется, от вони у меня слегка помутилось в голове.
– Это селёдка, которая стухла, или ферментирована, или что-то такое. Её кладут в жестянки, которые могут раздуться из-за выделяемого газа. А потом, ну… знаешь, едят. Джейкоб говорит, со сметаной вкуснее всего.
Мгновение я свыкаюсь с этой мыслью.
– Ну, наверное, если собираешься есть стухшую рыбу, почему бы не добавить к ней скисшие сливки? Но… почему? – скулю я, искренне недоумевая. – Почему, как кто-то это ест?
Мэнни пожимает плечами.
– Джейкоб говорит то же самое про мармайт.
Я сдаюсь. Меня по-прежнему подташнивает. Но я уловила ход мыслей Мэнни.
– Это приманка?
Он кивает.
– Хитро, а? Зверюга не устоит.
Полчаса спустя мы как смогли почистились пучками мокрой травы и высохшей влажной салфеткой, которую я нашла у себя в кармане, но запах по-прежнему висит у меня в ноздрях и липнет к джинсам. От открытой банки несёт уже не так ужасно. Воняет в основном жидкость, а не сама рыба, хотя при одной только мысли о том, чтобы её есть, меня снова мутит.
Мы оставили пляжную парковку криптидоискателям-любителям, а сами пришли в убежище наблюдателей за птицами – старый побитый жизнью трейлер. Мэнни дал мне жвачку, чтобы перебить запах сюрстрёмминга.
– Это чистая вода, так? – говорит Мэнни. Мы смотрим на мелкое озерцо, которое много лет назад вырыл для заповедника мой прадед. – Каждому зверю нужна чистая вода, верно? Так что эта тварь обязана прийти – рано или поздно. Я видел только уши и голову. Неудивительно, что Моди его заметила – они были огромные. Мы подманим его нашей пахучей наживкой!
Честное слово – Мэнни так уверен в себе, что я почти что начинаю во всё это верить. Мы вываливаем большую часть рыбы из лопнувшей банки у кромки воды, рядом с полупотопленной тележкой из супермаркета, а оставшуюся жидкость выливаем на дорожку, ведущую к трейлеру. В рюкзаке осталось ещё две банки – Мэнни несёт его особенно осторожно на тот случай, если и они взорвутся.
Стоит прохладный весенний вечер, и холод проникает в трейлер через проломанный пол. Перед нами, очень низко в небе, висит Луна – великолепная, полная, с лёгким оранжевым оттенком и кажущаяся крупнее, чем обычно.
Не сводя глаз с Луны, Мэнни предлагает мне сэндвич из треугольной упаковки, но он с тунцом, и есть мне вообще не хочется, так что вместо этого я беру ещё пластинку жвачки. Мэнни уже некоторое время молчит. От этого мне становится не по себе.
– Почему она сегодня больше? – спрашиваю я, только чтобы нарушить тишину. – Ну то есть, Луна же не должна меняться в размерах?
– Она не больше, – бубнит Мэнни с набитым ртом. – Это только кажется. Сегодня суперлуние.
Он снова замолкает, так что мне приходится его подтолкнуть.