На обратном пути (Возвращение)(др.перевод)
Шрифт:
– У меня еще остались блинчики, он так их любит. Я могу ему отнести?
– Попробуйте. И если получится, просто скажите ему: Альберт, я знаю, ты ни в чем не виноват. Больше ничего.
Она кивает.
– Может, я уделяла ему мало времени. Но Ганс остался без ног…
Я утешаю ее.
– Бедный мальчик, – говорит она. – Сидит там совсем один…
Я протягиваю ей руку.
– А с портным я сейчас поговорю. Он больше не будет вас беспокоить.
Портной стоит у подъезда. Плоское,
– Вы, мерзкий козел, если вы скажете еще хоть слово той женщине сверху, я вас на куски порублю, запомните, пиджачник хренов, линялая тряпка! – Я трясу его, как мешок с картошкой, и толкаю так, чтобы крестец пришелся на ручку двери. – Я приду и переломаю тебе все кости, утюг блеющий, засранец вшивый! – И справа и слева даю ему еще пару весомых оплеух.
Когда я отхожу на довольно приличное расстояние, он кричит мне вслед:
– Я дойду до суда! Вам это будет стоить не меньше ста марок!
Я разворачиваюсь и иду обратно. Он ретируется.
Георг Раэ, грязный, невыспавшийся, сидит в комнате Людвига. Он в газетах прочел про Альберта и тут же приехал.
– Его надо вытаскивать, – говорит он.
Людвиг поднимает глаза.
– Нужно человек шесть и автомобиль, – продолжает Раэ. – Тогда получится. Лучше всего в тот момент, когда его поведут в зал суда. Мы на них набрасываемся, устраиваем бучу, а двое в это время бегут с Альбертом к машине.
Сначала Людвиг слушает внимательно, но потом качает головой:
– Не выйдет, Георг. Мы ему только навредим, если сорвется. Так, по крайней мере, можно надеяться, что легко отделается. Но не это главное, я бы сам все организовал. Альберт… Мы его не уговорим. Он не захочет.
– Тогда силой, – подумав, говорит Раэ. – Он должен выйти… Пусть я там концы отдам…
Людвиг молчит.
– Мне тоже кажется, что все без толку, Георг, – говорю я. – Даже если мы его вытащим, он тут же вернется обратно. Вилли, когда тот пытался его удержать, он чуть не пристрелил.
Раэ опускает голову на руки. Людвиг совсем серый, разбитый.
– Я думаю, всем нам конец, – глухо говорит он.
Все молчат. В комнате свинцовая тишина и тревога.
Потом я еще долго сижу у Людвига. Он подпирает голову руками.
– Все бесполезно, Эрнст. С нами покончено, но мир идет дальше, как будто и не было никакой войны. Еще немного, и те, кто сядет после нас на школьную скамью, с жадными глазами будут слушать истории про войну и на фоне школьной тягомотины тоже хотеть туда. Они и сегодня записываются в добровольческие корпуса. Им еще нет семнадцати, а у них на счету уже политические убийства. Я так устал, Эрнст…
– Людвиг… – Я подсаживаюсь к нему и обнимаю за узкие плечи.
Он уныло улыбается и тихо говорит:
– До войны, Эрнст, у меня была школьная любовь. Пару недель назад я ее встретил. Она показалась мне еще красивее. Как будто в другом человеке ожило прошлое. Мы встретились несколько раз, и вдруг я почувствовал… – Он кладет голову на стол, а когда опять поднимает взгляд, глаза у него мертвые от муки. – Мне теперь нельзя, Эрнст, я ведь болен.
Он встает и открывает окно. В теплой ночи мириады звезд.
Я тяжело смотрю в стену. Людвиг долго стоит у окна. Затем оборачивается:
– Помнишь, как мы с томиком Эйхендорфа ночью бродили по лесу?
– Помню, Людвиг, – быстро отвечаю я, обрадовавшись, что он переключился на другое. – Это было в конце лета. А один раз поймали ежика.
Напряжение на его лице ослабевает.
– И всерьез думали, что это приключение – почтовый дилижанс, охотничьи рожки, звезды… Помнишь, как мы собирались в Италию?
– Да, дилижанс, на который мы хотели сесть, не пришел. А на поезд у нас не было денег.
Лицо Людвига проясняется, становится почти необъяснимо веселым.
– А потом читали «Вертера», – говорит он.
– И пили вино, – напоминаю я.
Он улыбается.
– И «Зеленого Генриха» читали… Помнишь, как шептались про Юдифь?
Я киваю.
– Но потом ты больше всех любил Гёльдерлина…
Странный мир снизошел на Людвига. Голос стал тихим, мягким.
– Какие мы лелеяли планы! Какими благородными, хорошими хотели быть. А стали просто жалким ничтожеством, Эрнст…
– Да, – задумчиво киваю я. – Куда все делось?
Мы стоим рядом и смотрим в окно. В вишневых деревьях оживает ветер. Падает звезда. Бьет полночь.
– Пора спать. – Людвиг протягивает мне руку. – Спокойной ночи, Эрнст…
– Спокойной ночи, Людвиг.
Посреди ночи кто-то колотит мне в дверь. Спросонья я вскакиваю.
– Кто там?
– Это я, Карл! Открой!
Я выпрыгиваю из кровати. Он вламывается в комнату.
– Людвиг…
Я хватаю его за грудки.
– Что Людвиг?
– Его больше нет…
Комната начинает кружиться. Я падаю обратно в кровать.
– Врача!
Карл бросает стул об пол так, что тот раскалывается.
– Больше нет, Эрнст! Вены вскрыл…
Я не помню, как оделся. Не помню, как шел. Вдруг комната, яркий свет, кровь, нестерпимо искрящиеся кварцы и кремни, а перед ними в кресле бесконечно усталая, узкая, опавшая фигура, страшно бледное, заострившееся лицо с полузакрытыми погасшими глазами…