На одной далёкой планете
Шрифт:
Лидочка думала, что у Владимира Сергеевича будут спрашивать подробности его биографии, но ученые оказались хитрее. Вопросы, которые задавал Виктор Иванович, оказались забавными. Что общего у луны и голландского сыра? Почему у кошки нет рогов? Какая разница между гайкой и грушей? Кто умнее, негры или велосипедисты? И так далее — один другого смешнее.
Владимир Сергеевич держался уверенно и спокойно, самым серьезным образом отвечая на каждый вопрос, — иногда кратко, иногда в обстоятельной форме, пространно и с пояснениями. В конце эксперимента, когда Иконников спросил сверх списка, боится ли он смерти, Владимир Сергеевич ответил даже чем-то вроде шутки:
— Не знаю, не умирал.
Его реплика вызвала оживление среди ученых, и Семен Миронович, обращаясь к коллегам, сказал: — По-моему, двух мнений быть не может. Интеллект налицо.
— И весьма высокий, — добавил профессор.
Наступила пауза.
— Ну и что же? — спросил капитан.
— А ничего, — улыбаясь, сказал Семен Миронович. — Круг замкнулся. Оба вполне разумны и могут быть отнесены к виду гомо сапиенс. Установить разницу между оригиналом и предполагаемой копией невозможно. Правильно я говорю, Роман Николаевич?
— Правильно, — благожелательно кивнул тот.
— Великолепно! — с нервным смешком воскликнул Володя. — Вот что значит система! Только вы, Роман Николаевич, глубоко заблуждаетесь, полагая, что игрой в вопросы и ответы можно решить проблему человека. Голой логистикой она не исчерпывается.
Это было произнесено таким решительным и бескомпромиссным тоном, что у обоих сотрудников вытянулись лица. Разве можно так разговаривать с профессором! Расстроенная Лидочка запоздало дернула Володю за локоть.
Она увидела, как чуть порозовел выпуклый гладкий лоб профессора Иконникова, как сузились его глаза, внимательно изучая неожиданного оппонента.
— Игра, говорите? — спокойно и медленно сказал он. — Ловлю вас на слове и попробую доказать вам, что логика — это не игра.
Он обратился к сотрудникам:
— Наш гость несколько минут назад заявил, что двойник представляет точную его копию. Допустим, что это так, что все до единой молекулы тел двойников совпадают. Какой из этого допущения следует вывод?
Оба сотрудника задумались. Потом Семен Миронович ткнул себя пальцем в переносье, поправляя очки, и обрадованно воскликнул:
— Ну да! Значит, у них должно совпадать и сознание. Сознание есть функция материальной организации мозга. Если совпадает организация, значит, должно совпадать и сознание. У них должно быть общее «я».
— Скажите, пожалуйста, — с улыбкой обратился он к Владимиру Сергеевичу. — У вас не возникает ощущение, что вы существуете одновременно в двух разных телах?
— Не возникает, — ответил Владимир Сергеевич.
— А у вас? — спросил он Володю.
— Не возникает и возникнуть не может, Семен Миронович, — сказал Володя. — Ваше понимание загадки человеческого «я» слишком механистично. Наше «я» не просто функция, как вы выразились, а нечто неизмеримо более сложное и таинственное. Ни при каком сколь угодно точном копировании воспроизвести его невозможно. Это точка, уходящая в неизвестную нам бесконечность.
— А это, простите, совершенно голословное утверждение, — сказал внимательно слушавший его Виктор Иванович.
— Кроме того, — продолжал Володя, пропуская мимо ушей реплику, — мой двойник, будучи хотя и сложной, но искусственной системой, этого глубинного духовного «я» принципиально иметь не может.
— Почему же? — поинтересовался Иконников.
— Потому что искусственная ткань состоит поровну из правых и левых форм, а живая — либо только из правых, либо только из левых. Все живое на земле асимметрично по своей структуре. Жизнь нарушает фундаментальный закон симметрии.
Иконников шевельнул бровью, и на его гладком лбу возникла коротенькая недоуменная морщинка, которая, впрочем, тут же исчезла.
— Ну и что же? — спросил он, помолчав. — Какое эта имеет значение?
— Думаю, что принципиальное. Асимметрию живого открыл Луи Пастер, пытаясь опровергнуть гипотезу о самовозникновении живого из мертвого. Он считал асимметрию главным отличием живого от неживого.
— Не совсем вас понимаю. При чем здесь принцип асимметрии?
— При том, что все симметричное оказывается вне загадки жизни, каким бы сложным ни было. А ее главная загадка, вершина эволюции — наше «я». Отсюда следует, что существо из искусственных белков «я» иметь не может.
— Вот так вывод! — насмешливо заметил Виктор Иванович. — Это похоже на самобичевание. Мы ведь только что установили, что ваш двойник и вы являетесь полноценными человеческими личностями. Между вами можно смело ставить знак равенства.
— Да ничего вы не установили, — с некоторым нажимом сказал Володя, потому что очень упрощенно понимаете феномен самосознания. Вы отождествляете его с интеллектом, со способностью к сложным логическим операциям.
— А как же иначе?! — воскликнул Виктор Иванович, но Иконников жестом руки остановил его.
— Вношу поправку. Виктор Иванович в самом деле несколько упростил проблему. Мы, конечно, далеки от подобного отождествления. Наше «я», самосознание, — феномен многосложный. Но согласитесь, что способность логически мыслить и выделять себя из окружающего мира — единственные объективные доказательства его наличия. Мыслю, следовательно, существую, как сказал Декарт.
— Правильно, Роман Николаевич. Именно это я и имел в виду, — вставил Виктор Иванович.
— Да неправильно! В таком случае получается, что ЭВМ имеет сознание, а собака даже примитивного не имеет. Где ей, бедной, сравняться с машиной по способностям к логическим операциям! К тому же машина, если ее запрограммировать, может говорить о себе «я», а собака не может.