На острие луча
Шрифт:
— Ну, Квинт, теперь крепись. Придется похудеть. Забудь о вкусной и здоровой пище. А чтобы не смущать тебя, разрешаю во время моего обеда совершать короткие прогулки.
Ночью просыпаюсь от того, что отлежал руку, и чувствую, что ужасно хочется плакать. Просто невтерпеж. Подо мной мокро. Хочу встать, а не могу. Вяло провернулся, заняв совсем неловкое положение. Страшная догадка пронзила мозг: тормозящая пилюля не подействовала и обратный процесс продолжается. Сейчас мне каких-то полтора месяца от роду. Все сознаю, все понимаю, но физическое развитие месячного младенца не позволяет ничего сделать. Хочу крикнуть Квинта, а язык не поворачивается. Если немедленно не остановить процесс, к утру я
— Не плачь, не плачь, маленький! Фильчик мой! Что же делать? Ай, ай!
У самого слезы блестят в глазах. В такое скверное положение я еще не попадал. Держал он меня неумело, боясь причинить боль. Голод давал о себе знать и я чавканьем показал, что хочу есть. Он притащил аппетитный кусочек мяса и сует мне. Знаю, что это вкусно, но организм не принимает, да и зубов нет. Организм требует материнского молока. Пытаюсь сказать Квинту, чтобы принес для проверки рецепты тормозящей пилюли, прилагаю невероятные усилия, но язык не подчиняется мне, из горла вылетают лишь нечленораздельные звуки. Написать бы, да пальцы не в силах владеть карандашом. Хорошо быть младенцем и ничего не знать, ни о чем не заботиться. А тут лежи и думай. Да еще как думай! Квинт мерил по диагонали комнату и, глядя в потолок, непрестанно повторял:
— Ай, ай, не послушал меня,
Я стал быстро мигать, стараясь привлечь его внимание. А он все ходит и ходит. Причитает. Я еще громче заревел. А время шло. Я ревел и не мог успокоиться. Как бы голосовые связки не порвать. Квинт меня баюкает, носится по комнатам и сам же по-настоящему плачет. Только к утру я затих и удивился, еще не зародыш и даже меньше не стал. Значит, есть какая-то критическая точка, при которой обратный ход биологического процесса останавливается. Чудесно! Отлично!
Но не совсем. Плач вымотал мои силы, забрал всю энергию моего тщедушного, мягкого тельца, организм настойчиво требовал восполнения энергии. Я хотел есть. Я еще никогда не хотел так есть. И я устал. Сон овладел мною.
Проснулся у Квинта на руках. Он дремал в кресле. Сколько времени прошло — не знаю, но уже поздно. Я зашевелился. Квинт сразу проснулся и состроил жалостливо-страдальческую гримасу.
— Что же мне, бедному делать? Ах, говорил же, буду маленьким я. Несчастный Фил, несчастный я! О, зачем ты меня оживил! О, бог молчания! Отягощен я заботой. Великая нужда напала на меня. Владыка вечности!
Квинт, конечно, и не подозревал, что я умственно и душевно ничуть не изменился.
Голод скрутил меня. Неужели фараон так и будет причитать да бегать по комнатам целый день. И вдруг его осенило. Завернул меня в простыню, потом в пиджак, и неумытый, непричесанный и, даже не позавтракав, вышел на улицу. Он бережно нес меня, держа прямо перед собой. Я видел лишь рваное небо, да карнизы зданий. Все остатки моих сил ушли на то, чтобы удержаться от плача.
Незаметно я опять уснул. Как много спят грудные младенцы! А проснувшись, я на миг испугался. Надо мной склонилось полное женское лицо. Женщина улыбнулась и сунула мне бутылочку с теплым, сладеньким молоком. На горлышко была натянута великолепная желтая соска. Как жадно я припал к ней! Вкуснее этого молока я отродясь ничего не пробовал. Насытившись, я осмотрелся и догадался, что нахожусь в яслях. Вот так Квинт! Развернулся.
Скоро он пришел в ясли и молча забрал меня. И какой же молодец, прихватил с собой бутылочку с молочком. А если говорить честно, он попросту украл ее — я не возражал.
Я снова сделал попытку наладить с Квинтом связь. Я упрямый. Я не хотел идти в ясли завтра, и послезавтра и через год.
Когда Квинт меня укладывал спать, я стал часто-часто мигать. Естественно, он обратил на это внимание. Вот тут-то я и проморгал ему азбукой Морзе: «Фил», затем «Квинт». Он понял, испустил вопль радости.
Связь наладилась. Он принес рецепты и держал их передо мной, а я проверял. Ошибки не было. Тогда я «проморгал», чтобы он принес коробочку с пилюлями, и когда заглянул туда, сразу все понял. Оказывается, я проглотил кусочек свалившейся с потолка штукатурки, который упал в коробочку. Ох, уж эти строители! Казалось бы, такой ничтожный дефект, а какая неприятность из-за него. У Квинта от переживания левый висок даже тронула седина. Он кому-то погрозил, выбросил из коробки штукатурку, в гневе растоптал ее, а мне важно протянул настоящую пилюлю, предварительно обтерев ее и обдув.
Выждав положенные два часа, я принял таблетку, ускоряющую процесс, и, успокоившись, уснул. А на утро вновь был четырехлетним мальчиком. Квинт лихо отплясывал на радостях.
Работали мы бессистемно, в стихийном порыве. Это могло вредно сказаться на дальнейшей работоспособности. Став снова мальчиком, я в тот же день разработал твердый распорядок дня. Перед обедом — получасовая прогулка для освежения мозгов, за час до сна — еще одна прогулка. Иначе можно добраться до зрительных и слуховых галлюцинаций. Квинт уже однажды начал неизвестно с кем разговаривать о каких-то гусеницах. Взявшись за руки, мы чинно прогуливались и, конечно, все считали Квинта счастливым папашей.
Дабы избавиться от лишней работы по отысканию необходимых выкладок и вычислений, я стал переснимать расчеты на микропленку. И о ужас! Черт подери! В последнем столбике цифр последнего листка обнаружил пустячный дефект бумаги. Я, конечно, не обратил бы на него внимания, если бы он в виде маленькой закорючки не оказался как раз между цифрами в окончательном результате. А я-то, всегда такой внимательный и придирчивый, принял закорючку за запятую. И надо же этой четвертой мнимой запятой сунуться именно в такое ответственное место. Значит критическая масса не восемьдесят килограммов, а восемьсот. Я ругал себя самыми скверными словами, ругал так, что Квинт не выдержал и перебил меня:
— Фил, поругай лучше меня. Поругай. Растакой я, сякой.
— Ты ни при чем. Да и прошло уж все у меня. Пойдем-ка пообедаем. Ты похож на сухую сучковатую жердь. А мне пора кончать с детством, пора стать самим собой. Жарь бифштекс!
Квинт бросился на кухню. Я же взял таблетку, ускоряющую процесс, произвел анализ — действительно ли это она, — и, убедившись в достоверности, проглотил и степенно, не спеша отправился вслед за Квинтом.
Прошел день, другой, а я по-прежнему оставался ребенком. Кто-то может радостно подумать: так это же равносильно бессмертию! Вырос, дожил до старости и становись снова ребенком… Ничегошеньки подобного! Стареть будешь с таким же успехом, как и большой, станешь метровым стариком, морщинистым, дряблым и немощным.
Да, что-то неважно пилюля действовала. Но я не особенно торопился стать большим.
Соблюдение режима вошло в систему.
Как всегда, на прогулке я старался ни о чем не думать. Квинт же по привычке рассматривал и читал вывески. Увидев у аптеки только что вывешенный плакат «Уничтожайте мух», он остановился, окинул изображенное на плакате насекомое снисходительным взглядом и предложил:
— Не оповестить ли нам мир о проведенной операции? Мух и клопов больше нет, а люди типографии перегружают, бумагу изводят, краски.