На острие ножа

Блэкмен Мэлори

При этих словах медсестра многозначительно смотрела на меня. Ну все именно так и есть, не считая той части, где говорится про женщин и про богатство. Мне восемнадцать, и я совсем не чувствую себя женщиной. Наоборот. Я испуганная девочка, бегущая босиком на острие ножа.

— Хорошо. Как ее кормить? — спросила я.

— Используйте то, чем женщины кормили детей задолго до изобретения смесей. — И сестра Фашода показала на мою грудь.

Она говорила серьезно. Я снова взглянула в твои глаза, Калли, а ты по-прежнему смотрела на меня. Я не понимала, почему ты не плачешь. Ведь маленькие дети все время плачут, разве нет? Тогда

почему ты не плачешь? Я глубоко вздохнула, спустила с плеча ночнушку, слишком усталая, чтобы стесняться сестры Фашоды, и слишком унылая, чтобы вообще об этом думать. Попыталась приподнять тебя на руках, чтобы ты была на нужном уровне и могла сосать. Но ты не взяла грудь. Я попыталась повернуть твою голову к соску.

— Сеффи, вы не лампочку вкручиваете, — предостерегла меня сестра Фашода. — Не крутите ей голову. Она же не пластиковая кукла. Поворачивайте нежно.

— Если у меня так плохо получается, делайте сами! — воинственно ответила я.

— Не могу, это так не работает, — ответила медсестра.

И тут я поглядела на нее и поняла, сколько всего я не знаю о тебе, Калли, и вообще о детях. Ты была не чем-то абстрактным, безликим и безымянным. Ты была не романтическим идеалом и не палкой, чтобы отлупить моего отца. Ты была живым человеком. Который во всем зависел от меня. Боже мой, мне в жизни не было так страшно.

Я снова посмотрела на тебя, и тут меня накрыло. С головой. И не отпускало. Словно навылет пронзило сердце. Калли-Роуз. Ты… ты моя дочь. Моя плоть и кровь. Наполовину я, наполовину Каллум, на сто процентов ты. Не кукла, не символ, не идея, а живой новый человек с новой жизнью.

И целиком и полностью моя ответственность.

По щекам у меня потекли слезы. Я украдкой улыбнулась тебе, и, хотя видела я нечетко, я готова поклясться, что ты улыбнулась мне. Едва-едва, но большего мне и не требовалось. Я снова попробовала приложить тебя к груди, осторожно повернув так, чтобы твое лицо оказалось у соска. На этот раз ты взяла грудь и стала сосать. Хорошо, что ты знала, что делать: я-то не имела ни малейшего представления. Потом я смотрела на тебя и не могла отвести взгляд. Смотрела, как ты сосешь, закрыв глаза, а один кулачок лежит у меня на груди. Я чувствовала твой запах — наш запах. Я чувствовала, что ты берешь у меня не только молоко. И с каждым нашим общим вздохом последние девять месяцев скрывались в тумане, становились далеким давним прошлым. Но ты сосала совсем недолго. Минуты две, и всё.

— Попробуйте приложить ко второй груди, — посоветовала сестра Фашода.

Я послушалась, развернув тебя неловко, словно ты была из тонкого фарфора. Но ты больше не хотела есть. Ты лежала у меня на груди, по-прежнему закрыв глаза, и словно бы уснула. И я тоже закрыла глаза, откинулась на подушки за спиной и попыталась последовать твоему примеру. Скорее почувствовала, чем увидела, как сестра Фашода попыталась тебя забрать. Глаза у меня тут же открылись, руки инстинктивно обхватили тебя.

— Что вы делаете?

— Хочу положить ребенка в кроватку в ногах вашей койки. Роды были затяжные, вам пора отдохнуть. Если вы вымотаетесь, то не сможете как следует ухаживать за дочерью, — ответила сестра Фашода.

— А нельзя, чтобы она спала у меня на груди?

— Наши койки слишком узкие. Она может свалиться на пол, — сказала сестра Фашода. — Вот будете дома, в своей трехспальной кровати, — тогда можно.

Я пристально

посмотрела на сестру Фашоду, не понимая, откуда столько враждебности в ее голосе.

— Я не хотела вас обидеть, — сказала я.

— Посмотрите вокруг, — сказала сестра Фашода. — Это государственная больница, она для всех, но у нас здесь нет и половины того оборудования и персонала, что в больницах для Крестов. В Больницу Милосердия Кресты не особенно рвутся.

— Но я-то уже здесь.

— Да, но вы единственная из Крестов во всем родильном отделении. А когда выйдете отсюда, вернетесь в свой шикарный дом в шикарном районе, понежитесь как следует под горячим душем и забудете нас, как страшный сон.

Ну вот, меня уже оценили и осудили. Сестра Фашода не знала обо мне ничегошеньки, но стоило ей посмотреть мне в лицо, и она решила, будто знает всю мою биографию, все, что было раньше, и все, что будет. Я не стала говорить ей, что кровать в моей квартирке даже уже той, на которой я сейчас лежу. Не стала объяснять, что спальня, ванная и кухня у меня, вместе взятые, меньше родильной палаты, где я сейчас нахожусь. Что бы я тут ни говорила, сестра Фашода меня не услышит. Она слышит только то, что хочет, то, что уже «знает» и считает истиной. К тому же я очень устала, и мне было не до споров с ней. Я смотрела, как она устраивает тебя в кроватке, и, как только тебя укрыли белым хлопковым одеяльцем, я закрыла глаза. Однако в тот миг, когда сестра Фашода вышла, глаза сами открылись. Я с трудом встала на колени, чтобы посмотреть на тебя. Прикоснулась к твоей щеке. Погладила короткие темные волосы. Я не могла отвести от тебя глаз. Я не могла отвести от тебя глаз, даже когда их застилали слезы.

Глава 3 ? Джуд

Мой парик был светлый и длинный, гораздо ниже плеч. Морган был в очках в черной оправе. Я взял солнечные и надел, затем поднял на лоб — потом опущу, когда и если понадобятся. Мы сняли обычную униформу — джинсы и рубашки, — и теперь на мне был дешевый, но приличный темно-синий костюм. Морган надел темно-серые брюки, темно-синюю рубашку и длинный плащ. Наша старая одежда была сложена в один из двух среднего размера чемоданов у двери. Проверять, что в другом чемодане, мне было некогда.

— Свяжи волосы в хвост, — велел мне Дилан и вручил резинку.

Я прикусил язык и послушался.

— Пожалуй, я лучше заберу ваши удостоверения, — сказал Дилан.

Морган сразу вернул свое, а я не спешил.

— Возьмите по чемодану и идите за мной. Никто ничего не говорит, пока не посмотрит на меня и я не разрешу. Понятно? — спросил Дилан.

Морган кивнул — он уже во всем подчинялся Дилану. Мне такая покорность давалась труднее. Я привык отдавать приказы, а не исполнять. А уж слушаться какого-то трефа мне было и вовсе поперек горла.

— Хочешь жить — будешь делать как я скажу. — Дилан посмотрел прямо на меня. — Ты упускаешь из виду, что я здесь, чтобы помочь вам, и все мы уже почти покойники.

— Ладно, договорились, — процедил я. — За дело. Но вот что, Дилан: предашь нас — не успеешь даже пожалеть, сразу станешь трупом.

— С какой стати мне предавать вас? — спросил Дилан.

Я не ответил.

— А, ясно. Если уж я могу пойти против своих, значит, мне вообще нельзя доверять, так, что ли?

Второе правило Джуда: никогда не доверяй Кресту. Ни за что.