На острове Колибрия
Шрифт:
До сих пор все было просто. Но во Влофе она не знала с чего начать. Увидев объявление о парадном представлении «Тоски», она пошла в театр. Она сразу узнала короля и тотчас послала ему в ложу записку. Она видела, как он прочел ее и усмехнулся; видела, как прочел ее барон и улыбнулся. Самая решительная женщина способна ревностью испортить свои планы. Эта белокурая красавица не представляла собой исключения. Ее гордость была уязвлена, а когда она перехватила взгляд, брошенный его величеством через зал в ложу принцессы Ариадны, она вспыхнула как порох. Незнакомка умела говорить по-французски, то есть на языке, которым владело также большинство образованного населения Влофа. Она уже была в курсе городских сплетен и знала о замыслах Тонжерова, а днем ей показали его самого. Когда в этот вечер она убедилась, или думала, что убедилась, как мало она может ожидать от короля или премьера, она чиркнула записку Тонжерову, но лишь намекнула ему на истину и тем сделала первый шаг для подготовки своей мести. Она сообразила, что республиканский лидер охотно использует скандал в семье короля против консервативной фракции. Расстроить проектировавшийся брак между двумя ветвями королевского дома значило бы сразу поднять надежды республиканцев.
– Гм, – сказал Доббинс, а сам подумал: «Она явно обозналась в театре, что вполне возможно, как последствие долгих дум о своем горе. Вероятно, какой-то авантюрист обвенчался с ней под видом графа Иваници. Потом она увидела фотографию и этого было достаточно, чтобы у нее зародилась навязчивая идея». Вслух он спросил: – Скажите, вы так уж вполне уверены, что король тот… гм… тот самый джентльмен, который…
Она уничтожила Доббинса одним взглядом:
– Вы не женаты? Нет? Если бы вы были женаты, вы бы знали, что женщина никогда не примет другого за своего мужа!
– Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, – сказал покрасневший дипломат.
Из дальнейших слов гостьи выяснилось, что она тотчас пожалела о посланной Тонжерову записке. Она еще не зарегистрировалась в полиции, как должны регистрироваться все приезжие в течение сорока восьми часов после прибытия, и скромный пансион, в котором она остановилась, едва ли находился под наблюдением. Но теперь две спорящие политические партии знали, что она обладает тайной, которую одна из этих партий хочет скрыть, а другая, вероятно, пожелает разоблачить. Возможно, как она уверяла, что она обратилась к Тонжерову не только из мести. Возможно, что зловещая улыбка барона действительно побудила ее искать у республиканца защиты, и возможно, что Тонжеров намерен был защитить ее. Истина в том, что молодцы Раслова выследили ее на пути из театра в пансион, напали на нее на Рыцарской улице и их планы были разрушены вмешательством Билли, прежде чем подоспели люди, посланные вождем республиканцев.
Но теперь она не знала, какой партии ей бояться больше. В конце концов она любила своего мужа и не желала причинять ему серьезные неприятности. Единственное, чего она добивалась, так это вернуть его себе. Если она доверится Тонжерову, она тем самым выдаст короля его врагам, а открытый скандал был, по зрелом размышлении, вовсе не желателен ей. С другой стороны, если ее схватят люди Раслова, она, несомненно, лишится свободы и даже может лишиться жизни. Она не может больше оставаться в своих комнатах. Хозяйка уже приставала к ней с расспросами и час назад сказала ей, что она должна не позже вечера прописаться в полиции.
– Я знаю, – сказала она, – как превозносят благородство вашей великой страны. Я знаю, что она защищает слабых. Я знаю, что никто не может обидеть меня, пока в ожидании выяснения моих дел я нахожусь в американской миссии. И вот, – она широко развела руками, – я здесь.
Она откинулась в кресле с видимым облегчением, как будто все затруднения были уже преодолены. Доббинс и Билли снова обменялись взглядом. Первый из них тоже начинал уже верить незнакомке. Что же касается Билли, то он был свидетелем и участником происшедшего на Рыцарской улице и понимал, что даже колибрийцы не пользуются такими методами из-за пустяков.
– Однако, сударыня, – спросил Доббинс, – разве вы… гм… ваша переносица чисто лофоденского типа… разве вы американская гражданка?
Выражением своего миловидного лица она ясно дала понять, что это глупый вопрос.
– Конечно, нет!
– Но тогда – вы сами должны понять – я ничего не могу сделать.
Дама выпрямилась.
– Вам ничего и не надо делать, сэр. Вы только позвольте мне остаться.
– Верно, – вставил Копперсвейт, – только позвольте ей остаться!
– Билли, – остановил его Доббинс, – оставь это. – Сударыня, – вновь обратился он к посетительнице, терпеливо и огорченно пытаясь растолковать ей положение, – иностранный представитель не может вмешиваться во внутреннюю политику чужой страны. Только в… гм… в исключительных случаях он может оказывать убежище в миссии гражданам своей страны.
– Мне кажется, что этот случай можно назвать исключительным, – усмехнулся Билли.
– Не… гм… не по понятиям международного права. Сударыня, – сказал Доббинс, – я предложил бы вам обратиться в норвежскую миссию.
– Конечно, я обратилась бы туда, – ответила дама, удивляясь его недогадливости, – если бы только такая миссия существовала. Но это государство совсем недавно восстановлено и оно так мало. Норвегия еще не имеет в Колибрии представителя.
Доббинс встал:
– Тогда вы извините нас на несколько минут? Мистер Копперсвейт, попрошу вас! – Он повел Билли в переднюю. – Она в самом деле сумасшедшая!
– А как же удостоверение?
– Мы не можем его прочесть и не знаем, подлинное ли оно.
Тогда Билли рассказал о том, кто были люди, преследовавшие женщину на Рыцарской улице, и что он видел потом из своего окна.
– Если это не свидетельствует о том, что она в здравом уме, – заявил он, – то я не знаю, что и сказать.
– Но все это не наше дело.
– Она женщина.
– Она начинена динамитом.
– Она одинока. Она в опасности.
– Я тоже. Мое служебное положение…
– Об этом вы не думайте. Вы ведь никогда не дорожили этим назначением. Необходимо оказать покровительство этой женщине до тех пор, пока ей не будет гарантирована безопасность или пока она не покинет остров.
По своему обыкновению Доббинс спрашивал совета уже после того, как он втайне принял решение.
– Что же в конце концов мне делать?
– Позвольте ей остаться, – любезно предложил Билли.
– Не могу. Мне очень жаль: у нее прекрасный нос – чистый класс А и не ниже разряда второго, но… я бессилен. Я не могу.
– Официально – да, – настаивал Копперсвейт, который за свою короткую службу успел усвоить кое-какие дипломатические приемы, – но неофициально?
– Не говори глупостей. Ее нашли бы, и на следующий день я был бы отозван. Неужели ты думаешь, что человек с таким папуасским носом, как у барона Раслова, перед чем-нибудь остановится? Ей придется еще хуже, да и мне заодно. Билли, за всю свою жизнь я не встречал человека, который умел бы так впутывать своих друзей в неприятности, как…
– Зачем нам тратить время на взаимные укоры? Вы говорите, что не можете дать этой женщине убежище, несмотря на достоинства ее носа. А я говорю, что вы не должны отсылать ее прочь – в тюрьму или на смерть.