На острове Колибрия
Шрифт:
Если американец не моргал, зато островитянин заморгал весьма усиленно. Потом ему на выручку пришла его улыбка, и он кончил тем, что громко рассмеялся:
– Дорогой сэр! Вы высказываете такое компрометирующее утверждение на основании пустой фантазии.
Доббинс сдвинул свои черные брови.
– Не нападайте на науку, которой я посвятил себя! Отцом этого человека тоже не был герцог. Он родился простолюдином, и его брак с Эльгой Хольберг действителен.
– Нос! – благодушно смеялся Раслов. – Да я приведу вам тысячу случаев, когда у сына не было…
Он подчеркивал свои слова, тыча толстым указательным пальцем в рукав своего слушателя. Доббинс, как мы уже говорили, терпеть не мог физического прикосновения. Его негодование, вызванное легкомысленным отношением барона к его любимой теме, вспыхнуло теперь ярким пламенем.
– Уберите руку! – огрызнулся Доббинс; он говорил весьма решительно и, видимо, решил отбросить всякую дипломатию. – Сын герцога Константина, рожденный в изгнании, умер незадолго до смерти герцогини. Герцог и вы вытягивали из Австрии деньги, пока вы могли сохранять притязания на колибрийский престол и сулить этой державе всякие блага на случай вашего возвращения к власти. Герцог был слишком нелюбим, чтобы самому добыть себе корону. Тем более, смерть его сына должна была лишить вас ваших доходов, и поэтому вы подменили мертвого мальчика ребенком кормилицы Ксении и ее мужа Созона Полоца. А теперь Ксения призналась в этом.
Барон Раслов принял наконец серьезный вид. Его лицо потемнело. Улыбка увяла, и его рот стал сразу злым и старым. Но он сделал попытку заговорить с благородным гневом:
– Гдеона?
– Она скоро поедет во Влоф под моим покровительством. Сейчас она находится в комнате, недавно служившей камерой для мистера Копперсвейта. Он охраняет ее, лестница узка, комната тоже не слишком велика, и… я вооружил его. А он горячий малый!
– Женщина лжет! – крикнул премьер.
В это время к ним приблизился митрополит. При этих словах барона он покачал своей головой патриарха.
– Нет, барон. Я выслушал ее. И вы не должны сердиться на нее. Она сохраняла свою преданность, пока это было возможно.
– Я предъявил ей обвинение, – сказал Доббинс. – Я привел ее к присяге. Она предложила поклясться святым Домиником, но я вспомнил, что это католический святой. Я заставил ее присягнуть на кресте митрополита.
Воцарилась тишина. Раслов облокотился на кресло, в котором недавно сидела норвежка. Он сложил на спинке кресла свои толстые руки и так сжал их, что они казались бледными и тонкими. Потом он сказал:
– Вы хотите уверить меня, что моей законной государыней является принцесса? Но королева не может выйти замуж за нетитулованного, так же как это невозможно для короля. Устроит ли это вашего молодого друга?
– Я забочусь не только о его интересах. Доббинс небрежно взглянул на свои часы. Раслов ухватился за митрополита, который стоял, сложив руки и как будто не слыша происходивших пререканий.
– Я вернулся сюда, – объяснил барон, – для того, чтобы напомнить вашему преосвященству, что как колибрийский закон, так и православная церковь признают развод.
– Что касается церкви, то она не терпит развода, связанного с обманом.
Митрополита поддержал Доббинс, который заявил:
– Никакого развода не будет. Вчера вечером представители союзных держав в Колибрии встретились в американской миссии. Я изложил свою теорию – тогда еще только теорию – относительно…
– Союзные державы, – с горечью рассмеялся премьер, – поверят даже такой теории, если она может повредить наследнику покойного герцога.
– Должен сказать… – Доббинсу было весьма неприятно говорить это, но его принуждал долг, – должен сказать, что они не поверили ей; но они увидели в ней средство для вынуждения признания у этой женщины. – Он снова стал дипломатом. – Когда это признание достигнет моих коллег, то, как я уже сказал, о разводе не будет и речи. Дело в том… гм… что шесть истребителей из состава британского флота в Константинополе подходят сейчас к Влофу.
– Что? – Премьер-министр с побледневшим лицом бросился к телефону. Он позвонил, но не получил ответа. – Провода перерезаны! Да, вспоминаю, по дороге сюда я видел какое-то повреждение. – Он говорил угрожающим тоном, который еще подчеркивался его улыбкой. – Повреждение, к которому причастны вы, мистер Доббинс?
– Я думал, что новость о прибытии истребителей может подождать, пока я доеду до Дворок.
Раслов покачал своей круглой головой.
– Значит, союзники намерены навязать нам республику?
– Они ничего не будут навязывать вам, барон. Они настаивают лишь на том, чтобы принцесса не была обманута и чтобы народ получил возможность изъявить свою волю.
Премьер махнул рукой с видом игрока, бросающего свои карты:
– Это означает республику, мистер Доббинс! Ваше преосвященство, вы знаете, что если обе соперничающие монархические партии не объединятся благодаря предполагаемому браку, то у Тонжерова хватит силы опрокинуть монархию. Ваше правительство всегда преследовало политику невмешательства в такие дела, мистер Доббинс!
– Оно и теперь не вмешивается. Я только даю советы. – Американец еще раз взглянул на часы.
– Да, вы даете советы. Ваше преосвященство, я еще раз взываю к вам. – Раслов подошел к окну, как будто желая собраться с мыслями, вернувшись, он продолжал: – Это вопрос вашего патриотизма. Вы глава государственной церкви, и вы всегда были преданы короне. Сейчас сама корона находится под угрозой.
Но митрополит был непреклонен:
– Я верный колибриец. И если бы были канонические средства уладить это, я прибег бы к ним. Но их нет.
– Вот посмотрим; дайте мне взглянуть на это удостоверение, – настаивал барон. – О, вы можете сами держать его в руках!
Раслов нагнулся над бумагой, которую митрополит неохотно протянул ему. Прошло несколько секунд. Потом премьер-министр подбежал к двери, открыл ее и очутился лицом к лицу с норвежкой и дежурившим при ней Загосом:
– Простите, сударыня, но в большинстве европейских стран принято обозначать в свидетельстве религию обоих брачущихся. В вашем брачном свидетельстве этого указания нет. Почему это?