На острове нелетная погода
Шрифт:
Убираю резкость. Нажимаю на одну кнопку, на вторую. Засветки от помех теряют яркость. Сверху, в правом углу, отыскиваю отметку цели. Пилипенко сегодня неточен: видно, устал. Доворачиваю истребитель вправо. Надо бы сказать об этом Пилипенко, да не хочется его огорчать, он потрудился немало. К тому же времени для разговора нет: «птичка» растет и приближается к центру, скоро нажимать на кнопку фотопулемета.
— Двадцать первый, почему ушли с курса? — вдруг раздается строгий голос в наушниках. Это запрашивают с КП. — Вы атакуете свой самолет!
«Откуда он взялся?» — чуть не выкрикнул я.
Стремительно
— Возвращайтесь на свою точку.
Радости как не бывало. Я ломал голову: откуда и зачем появился второй «наш» самолет, почему молчал Пилипенко? И я, как назло, не доложил ему.
Синицын встретил меня ледяным взглядом:
— Почему не доложили об отвороте?
— Посчитал лишним.
— Лишним… Вы считаете лишним посмотреть перед полетом в инструкцию. За каким чертом я включал вас в плановую… Убирайтесь с глаз…
Я шел с аэродрома к нашей гарнизонной гостинице, в которой живем в основном мы, холостяки (гости и начальство заглядывают к нам редко), по глухой тропинке, ни с кем не желая встречаться. Было начало двенадцатого, во многих окнах еще горел свет, и я держался от них подальше. В ушах гудел бас Синицына, будто шум от увесистой оплеухи. Мне было и стыдно, и обидно. Не сумел перехватить цель. А я-то считал себя…
Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Разве только бы с Инной, Она спит, наверное, безмятежно и не знает, что творится у меня на душе. Мне захотелось ее увидеть. Не для того чтобы поделиться своим горем, нет: сочувствия мне не надо. Просто хотелось быть рядом с близким человеком. А Инну в этот миг я считал близкой и родной.
Говорят, чтобы сбылось желание, надо сильно захотеть. Наверное, я очень хотел увидеть Инну. У нашей проходной стояло такси, призывно подмигивая своим зеленым глазком. Когда я поравнялся с ним, шофер открыл дверцу и заманчиво предложил:
— Садись, летчик, прокачу с ветерком. И красотка обрадуется до смерти.
Вот он, наверное, был телепатом, если сумел прочитать мои мысли. Решение созрело мгновенно.
— Поедем. — Я сел с шофером рядом. — Только подверни к гостинице, переодеться надо.
И вот мы уже мчимся в город.
— Поднажми, поднажми еще, — прошу я, хотя жать больше некуда, стрелка спидометра перевалила за сто, лучи фар мечутся по дороге и обочине, как перепуганный выстрелом заяц.
А мне хочется ехать все быстрее и быстрее, словно в этом стремительном движении все мое счастье. Я ни о чем не думаю — ни о случае в воздухе, ни о предстоящей встрече с Инной. В мыслях только одно — скорее, скорее. Куда мы мчимся и зачем — мне совершенно безразлично. Только бы не останавливаться, мчаться и мчаться без конца. Подальше от аэродрома, от Синицына, от Мельникова…
Из-за сопки выскочили огоньки и побежали нам навстречу. Нижнереченск. Только теперь вдруг мелькнула мысль: куда и зачем я еду? Первый час ночи. Как расценит такое позднее появление Инна? Что подумает обо мне? Заявиться к ней сейчас — все равно что оскорбить ее.
Я подал знак шоферу остановиться. Он затормозил и недоуменно посмотрел на меня.
— Поворачивай обратно, — сказал я.
— Да ты что, лейтенант? Или передумал? — Шофер говорил шутливо, но я видел, что ему не до шуток. — В теплую постельку. Мечта!
— Разворачивайся! —
— Не выйдет. — Шофер тоже заговорил серьезно и твердо: — Во-первых, горючки не хватит, во-вторых, у меня пересмена. Так что…
— Черт с тобой, давай к вокзалу.
У вокзала я расплатился и отправился в буфет… В гарнизон вернулся утром. В моей комнате сидел Юрка, поджидая меня.
— Где ты был? — спросил он обеспокоенно. — Мельников всех на ноги поднял, тебя разыскивает.
Я тяжело опустился на стул.
Учения закончились пятого утром. Личному составу разрешили отдыхать до шестнадцати часов. В шестнадцать обед, а в семнадцать — разбор учений. Мельников торопился. Обо мне он то ли забыл, то ли другие, более важные дела отодвинули мой вопрос на второй план. Завтра, ходят слухи, прилетают представители из Главного штаба Военно-Воздушных Сил. В гарнизоне всюду идет уборка: расчищают и посыпают песком дорожки, обновляют в казармах плакаты, стенды.
После завтрака я спать не пошел — было не до сна. Завернул в сквер около клуба и стал расхаживать взад-вперед по аллеям. Здесь было пусто, никто не мешал мне думать. Из головы не выходил ночной перехват. Фактически я сбил своего товарища: успел нажать на гашетку фотопулемета. И все из-за такой мелочи: не доложил, что изменил курс всего на десять градусов! Прав был мой первый инструктор капитан Новиков, он не раз говорил: «В авиации мелочей нет». Я забыл этот совет. Но разве я один виноват? Моя ошибка сложилась из серии ошибок.
Перед завтраком я зашел на КП к Пилипенко и узнал все. Когда я шел на сближение с «противником», у Пилипенко отказала радиолокационная станция. Но планшетисты продолжали следить за мной по командам и докладам и прокладывали линию пути на планшете. Пилипенко решил наводить меня по планшету, такое у него уже бывало, и он справлялся успешно. О случившемся он никому не доложил. Все, пожалуй, обошлось бы благополучно, если бы не третья мелочь. Мельников в это время находился на запасном КП. Для большей гарантии перехвата он вдруг решил поднять в воздух еще один истребитель. Не рассчитав время и место моей атаки, он дал команду «Воздух!» второму летчику. Его наводили с запасного КП. Второй перехватчик оказался впереди меня чуть правее. Его-то я и принял за «противника». Пилипенко на планшете не мог увидеть ни моего отворота, ни второго истребителя; поэтому он не предупредил меня.
Шагая по аллеям, я старался воссоздать в воображении обстановку той ночи и объективно разобраться в ошибках. Как сложен современный бой! Мы многое недооцениваем, полагаемся на точность автоматических приборов, рассчитываем на помощь других.
Я отлично сознавал свою ошибку, но не мог не думать и о вине других. Пилипенко взялся отремонтировать такую сложную технику, как радиолокационная станция, фактически в полевых условиях. Разве мог он выполнить этот ремонт так, как на заводе? А Мельников разрешил, проявив при этом не расчетливость, а скорее всего — недальновидность. Так я о нем думал еще и потому, что на учениях он допустил ряд непростительных ошибок: между командными пунктами не было согласованности, в воздух посылались самолеты шаблонно, без точных предварительных расчетов.