На острове нелетная погода
Шрифт:
— Если б они хотели, давно сами нашли б. — То ли она не поняла его намека, то ли не подала виду.
— Это точно, — согласился Петр. — А правда, хорошие мальчики?
Я встал и пошел в воду. Геннадий — за мной. Минут пять спустя ко мне подплыла Варя.
— Одобряешь мое предложение?
— Зачем это тебе? Петр тебя любит.
— Пожалел… От его любви у меня синяки на душе. Вечные подозрения, ревность… Так пусть хоть не напрасно.
— Не напрасно?
Варя не ответила.
— Для этого ты и устраиваешь ужин?
— Нет. У меня в самом деле юбилей. И… я хочу побыть с тобой, потанцевать. Ведь мы скоро разъедемся. — Она помолчала. — Или ты хочешь, чтобы я в любви тебе объяснилась?
Только
— Не пойму, на кого ты больше похожа, — с подчеркнутой насмешкой сказал я, — на ветреную амазонку или на расчетливую куртизанку.
Варя не обиделась.
— Потом поймешь. Разве плохо, когда женщина — загадка? Попытайся разгадать ее.
У меня была Инна, и разгадывать чужие женские души мне было ни к чему. Мы с Геннадием в ресторан не пошли. А на следующее утро встретили Петра, хмурого, с мешками под глазами, словно он не ложился еще спать. Он поздоровался и повернулся ко мне с виноватым видом.
— Прости, — сказал он глухо. — Я на тебя грешил, а она, оказывается, с моряком путалась… Укатили куда-то.
Вечером уехал и Петр. Так закончилось наше сочинское знакомство.
В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
Инна еще не пришла, и я сидел дома один, погрузившись в размышления. Итак, Ганжа, несмотря на свою прозорливость, путался, по-моему, в своих подозрениях из-за предвзятости точно так же, как шесть лет назад, когда заподозрил жену в связи со мной. Тогда он тоже опирался только на факты: раз я был с ней, значит, не может быть и сомнения относительно нашей близости, хотя знал, как я отношусь ко всякого рода пляжным знакомствам. Вот и в истории с фильтром он не только не брал во внимание характер техника, его старательность и опыт, он не хотел учитывать и показания кладовщика, считая, что тот лжет, выгораживая сослуживца. Я же к этим фактам старался подойти, как учил Дятлов, с психологической точки зрения.
Парамонов в беседе с Ганжой и Мельниковым вел себя очень странно — нервничал, путался и даже сказал неправду относительно срока замены фильтра. Все это говорило не в его пользу. Но нельзя было не учитывать и другое: впервые за службу, можно сказать, у него на глазах погиб человек, тот, с которым он накануне разговаривал, шутил, докладывал ему о готовности самолета; тот, которого он провожал в полет. Не у каждого хватит выдержки и хладнокровия. Парамонов, несомненно, переживал случившееся, искал в этом долю своей вины, ломая голову, где и в чем он мог допустить ошибку. И нервы его не выдержали, вечером он напился так, что не смог утром явиться на построение. И тогда он решил самостоятельно взять обещанный командиром выходной. Вызов Ганжи еще больше встревожил его. Потому и запинался он, как нашкодивший мальчишка.
Но мог ли опытный авиаспециалист не заменить на самолете фильтр? Записать накануне, а на следующий день из-за спешки забыть? Мог. И в этом случае Парамонов конечно же не сдал бы на склад старый фильтр.
Ниточка уводила на склад, к старшине Лиходееву. Ганжа, разумеется, мог заподозрить техника и кладовщика в сговоре. Но не мог заподозрить этого я. И опять-таки подходя к этому вопросу с чисто психологической точки зрения. Я хорошо знал характер Лиходеева: он-то и за родного брата в трудную минуту не вступится. Мне припомнился такой случай. Начальнику технико-эксплуатационной части присвоили очередное воинское звание. Отмечал он это событие в ресторане, пригласив своих коллег — авиаспециалистов, в числе которых оказались старшины Лиходеев и Шаповалов, земляки и однокашники. Земляки изрядно набрались и вместе со всеми обратно не поехали, решив побродить по городу. Вернулись они очень поздно, и ревнивая жена Шаповалова устроила
Он не захотел помочь своему товарищу, ничем не рискуя. А чтобы он пошел на выручку подозреваемому чуть ли не в убийстве человеку, понимая, чем это грозит ему: ну нет, Лиходеев не из таких!
Вот и выходило — дело вовсе не в фильтре.
Вторая версия принадлежала Мельникову. Он предполагал, что Октавин не справился с техникой пилотирования в облаках. Но свои доводы он строил тоже только на фактах: помарка в полетном листе, завышенная оценка за плохую посадку. А я знал кое-что и другое…
ОКТАВИН
По мнению Дятлова, человек лучше всего раскрывается в непринужденной обстановке, когда на него никто не оказывает давление. Я был единомышленником замполита и любил наблюдать за подчиненными, когда доводилось встречаться с ними в городе или в нашем клубе, на рыбалке или дома за праздничным столом, и столько нового и интересного открывалось мне в каждом из них.
Как-то в наш клуб привезли новую картину «Белорусский вокзал», и посмотреть ее пришли со всех окрестных сел. Я стоял в фойе, поджидая задержавшуюся у больного Инну. Недалеко от меня хороводились молоденькие лейтенанты, летчики-инженеры, недавно прибывшие в полк из училища. Среди них были мои подчиненные, лейтенанты Владимир Тарасов и Алексей Октавин. Вот за ними я и наблюдал. А они — за местными девицами. Верховодил Тарасов. Начитанный и острый на язык, компанейский парень и способный летчик, он пользовался авторитетом у нас, командиров, и у своих товарищей. Он что-то говорил, и лейтенанты, внимательно слушая и следя за его кочующим с одной девицы на другую взглядом, весело хохотали.
Из библиотеки вышла Дуся. Она тоже вернулась в гарнизон недавно и с лейтенантами была незнакома. Тарасов замолчал. Я видел, как загорелись его глаза и с каким интересом рассматривал он Дусю. Вот он что-то спросил у Октавина, тот пожал плечами. Тарасов поправил выбивающийся из-под фуражки пшеничный чуб и подошел к Дусе. Что-то ей сказал, она несмело кивнула. Еще слово, и лицо Дуси озарилось улыбкой. Да, Тарасов умел поговорить, а внешность его располагала к доверию. Через минуту они мило о чем-то беседовали. Лейтенанты подошли к ним. Завязался общий разговор, но не трудно было заметить, что внимание Дуси всецело отдано Владимиру. У меня шевельнулось чувство обиды за Геннадия, но я тут же отогнал его: жизнь есть жизнь, не сидеть же Дусе затворницей до последних дней своих. Она молода, а в молодости раны заживают быстро. И наверное, это хорошо. Иначе большинство людей увядало бы раньше времени — ведь очень многим приходится терять близких, испытывать горе, разочарование.
Для Дуси гибель Геннадия была большим ударом. Но она выдержала, выстояла и словно расцвела во второй раз: черные волосы заплетены в косу и туго уложены сзади под полями темно-бордовой шляпки, глаза блестят весело и радостно, как в первый месяц, когда она приехала в Вулканск; она немного похудела, и черты лица стали более выразительными, что делает ее серьезнее, женственнее. И держится Дуся смелее, увереннее, за словом, как бывало раньше, в карман не лезет. На ней недорогой, но со вкусом сшитый серый костюм — длинный приталенный пиджачок с закругленными отворотами на высокой груди, узенькая юбочка с небольшими разрезами по бокам, как бы заставляющими обратить внимание на ее стройные ножки. Дуся совсем не похожа на украинку, у нее смоляные волосы, агатовые глаза, тонкая талия, и внешне она скорее напоминает черкешенку.