На острове нелетная погода
Шрифт:
— А как же! — удивился Парамонов.
— Когда вы это сделали? — поспешил задать очередной вопрос Ганжа, не давая опомниться технику. Парамонов снова растерялся и ответил без прежней твердости:
— Двадцатого. Об этом в рабочей тетради записано, — для чего-то пояснил он.
— Вот в этой? — Ганжа достал из бумаг тетрадь и показал ее Парамонову. Техник утвердительно кивнул. Ганжа полистал тетрадь и стал читать: — «Замена топливного фильтра низкого давления. Двадцатого мая». Верно. Ошибки здесь не могло быть?
— Никак нет.
— Да, ошибиться трудно, — согласился Ганжа. — Двадцатого, то есть позавчера. — И он взял журнал, который показывал Мельникову. — А вот здесь записано, что на складе
— Никак нет! — вскочил Парамонов. — Я успел. Вчера получил со склада и сразу заменил. Ведь летали во вторую смену. И я успел. А записал еще позавчера.
— А почему сразу не сказали?
— Так… Простите, я подумал… посчитал — такая мелочь.
Ганжа снова напомнил мне сочинскую историю. Какой железной хваткой держал он тогда дядюшку Сатико с его компанией и как ловко поймал в свои сети техника теперь! Не зря, видно, увлекался он Сименоном, и не зря поручили расследование происшествия именно ему.
Я наблюдал за Парамоновым и видел, как менялся он в лице — то бледнел, то краснел, и на лбу у него выступили бисеринки пота; он беззвучно шевелил губами, словно ему не хватало воздуха. Я невольно восторгался Ганжой, как и тогда, когда он заставил трепетать компанию жуликов, и досадовал на себя. Дятлов, мой уважаемый командир и наставник, не раз повторял, что в нашей командирской работе на первом месте стоит проблема изучения людей. Мне казалось, я достаточно хорошо знал своих подчиненных. Увы, я глубоко ошибался. С Парамоновым ни много ни мало я служу седьмой год и до сегодняшнего дня считал его честным человеком и отменным специалистом, пунктуальным и исполнительным, несмотря на то что в личном деле у него имелось «черное пятно» — выписка из протокола суда офицерской чести. Меня тоже в свое время судили. Бывает всякое стечение обстоятельств, и, судя по протоколу и дошедшим до меня слухам, повод напиться у Парамонова тогда был. После окончания училища он пять лет служил безупречно, мечтал поступить в академию, и ему обещали. Но пришла разнарядка на одного человека, и предпочтение отдали другому претенденту. Вот Парамонов и напился. На суде чести за него вступился Синицын, непосредственный в то время его командир. А уж он-то зря не вступится. С тех пор прошло почти десять лет, и за всю службу в Вулканске я ни разу не слышал нареканий на Парамонова. Неоднократно вставал вопрос о выдвижении его на должность техника звена, но кадровики не соглашались — старый проступок и плюс к этому не имеет высшего образования. Однако в прошлом году, когда Парамонов попал под мое начало, я уломал кадровиков. Тут заупрямился сам Парамонов. «Зачем мне это? — заявил он. — Категория та же — старший лейтенант, а забот втрое больше. Притом не гожусь я в начальники — ростом не вышел».
Действительно, он был маленький, щуплый, с тонким мальчишеским голоском. Однако я не сказал бы, что он из робкого десятка: когда кто-то из товарищей пытался острить в его адрес, он умел дать отпор. Не пасовал он и перед начальством. Как-то, года три назад, на его самолете должен был лететь в зону на тренировку придирчивый и привередливый полковник. Когда он садился в кабину, колпак вдруг упал ему на голову. Полковник выскочил из самолета зеленый от негодования и стал распекать техника. Парамонов и глазом не моргнул, спокойно выслушал его, а потом назидательно сказал: «Надо, товарищ полковник, знать технику, на которой вы летаете. Перед самолетом все равны — и начальники, и подчиненные. Вы задели рычаг закрытия колпака, вот и погладил он вас».
Полковник приказал найти Синицына. Однако наш командир не только не поддержал инспектора, но и посоветовал ему извиниться перед старшим лейтенантом.
Парамонов
Ганжа по-прежнему не отрывал от техника взгляда. В эту минуту он был похож на инспектора уголовного розыска из одного кинофильма, который довелось мне видеть, этакого сверхчеловека, взглядом своим заставлявшего трепетать преступников и сознаваться во всем. Да, пожалуй, из Ганжи вышел бы неплохой инспектор уголовного розыска.
— Значит, мелочью посчитали? — спросил после небольшой паузы Ганжа и тут же сам ответил: — Вот за такие мелочи, товарищ Парамонов, и расплачиваются кровью.
— Так это ж в журнале! — воскликнул старший лейтенант с дрожью в голосе.
— Оно всегда так — вначале в журнале, а потом на самолете, — вздохнул Ганжа.
— Я заменил фильтр! Честное слово, — умоляюще произнес Ганжа.
— Честное пионерское? — с издевочкой спросил Ганжа. — А чем докажете?
Парамонов беспомощно пожал плечами.
— Вот видите. Надеюсь, теперь правду будете говорить?
— Я не вру. — У Парамонова, казалось, иссякли силы, и мне стало его жаль. На какой-то миг я поверил в его невиновность и глянул на Мельникова. Что думает он? Ведь Парамонова он знал не хуже меня. Полковник сидел, не поднимая головы, и хотя теперь рука его была опушена, глаз видно не было.
— Хорошо, — наконец смягчился Ганжа. — Допустим, вы сейчас сказали правду: вначале сделали запись, а на другой день произвели замену фильтра. А куда вы дели старый?!
— На склад отнес.
— Вот вы и снова попались, — пристукнул рукой по папке Ганжа, словно желая разбудить Мельникова. Но старший инспектор не пошевелился и на этот раз. — Посмотрите, вот журнал кладовщика, тут все записано. А о вашем фильтре — ни слова.
— Но я лично из рук в руки передал фильтр кладовщику. И видел даже, где он положил его. Хотите, я принесу?
— А как вы докажете, что это с вашего самолета? Ведь на нем номера нет. Хотите всучить нам первый попавшийся? Не выйдет. Здесь простачков, товарищ Парамонов, нет. На вашем месте я бы во всем честно признался. У вас есть смягчающие обстоятельства: самолет не ваш, вам приказали подготовить его в ограниченное время.
— Но я все сделал как положено. — Парамонов умоляюще повернулся к Мельникову: — Товарищ полковник, вы же меня знаете. Поверьте, я ни в чем не виноват.
Мельников распрямился, посмотрел вопросительно на Ганжу и, болезненно поморщившись, махнул технику:
— Ступай, мы тут разберемся. — Тон его был дружелюбным.
В глазах у техника блеснула надежда, он встал и переминался с ноги на ногу, не решаясь выйти.
— Иди, иди, — подтвердил Мельников, и Парамонов, неуклюже повернувшись, торопливо засеменил к двери.
Мельников поднялся. Придерживая рукой поясницу, он прошел к столу, постоял и поднял на меня глаза.
— А что думает по этому поводу командир? — спросил он как-то иронически.
Я встал.
— Сиди, сиди. Это я от радикулита разминку делаю.
Он выжидающе смотрел на меня, и в его вопросе и взгляде мне вдруг почудился какой-то подвох. И мне снова припомнился суд, обвинение в том, что я бросил в «бою» командира звена. Теперь он хочет узнать, как отнесусь я к подчиненному, оказавшемуся в трудном положении, протяну руку помощи или постараюсь откреститься, предоставив решать его судьбу инспекторам. Теперь, когда в кабинете Парамонова не было, уверенность моя в его невиновности поколебалась; достаточно и того, что вступился вчера за Октавина! Однако высказаться против Парамонова, когда дело еще неясно, тоже непохвальная поспешность.