На острове нелетная погода
Шрифт:
Синицын круто повернулся и пошел из кабинета.
— Вот такие пироги, — усмехнулся Ганжа. — Только что орден получил, а тут такое…
Он открыл сейф и стал рыться в бумагах, видимо озаренный какой-то идеей.
Вернулся Мельников. «Что-то он больно часто делает разминки», — подумалось мне. Скорее всего, снова ходил уточнять что-то. Эта старая лиса себе на уме и, видно, идет к цели иным путем.
— Синицын заходил, — сообщил старшему инспектору Ганжа. — Очень расстроен, что чертежи и расчеты его нового маневра к нам попали. Уверяет, что
— Надо бы вернуть их.
— Вернуть? Удивляюсь я вам, Николай Андреевич. — Он назвал полковника по имени и отчеству. Такой фамильярности раньше, насколько мне известно, Мельников не терпел. Теперь же он сделал вид, будто не слышал. — На это получен приказ.
Мельников ничего не ответил, опустил голову и прошел к своему излюбленному креслу. В дверь несмело постучали. Заглянул Парамонов.
— Разрешите, товарищ полковник?
Мельников кивнул. Парамонов в руке держал фильтр.
— Вот он. — Он протянул фильтр полковнику. — Кладовщик просто забыл записать.
К технику подошел Ганжа, взял фильтр, тщательно его осмотрел и отдал Мельникову. Подождал, пока осмотрит полковник.
— Чем вы можете доказать, что это с вашего самолета? — Выпуклые глаза Ганжи смотрели на техника гипнотизирующе.
— На нем вон и смазка после консервации, — ответил Парамонов.
— Его можно было при желании и сливочным маслом смазать.
— Спросите тогда у кладовщика.
— Я спрашивал. — Мельников вернул фильтр Ганже. — Оставь пока у себя. — И к Парамонову: — Мы тут разберемся, батенька, ступай.
«Батеньку» Мельников обычно употреблял, когда был расположен к человеку. Значит, Парамонову он верит. Однако техник не уходил.
— Но… — мялся он, не смея спросить еще о чем-то.
— Ступай, ступай, — доброжелательно махнул рукой Мельников. — Я сказал, мы разберемся. Попроси зайти сюда дежурного метеоролога.
Парамонов благодарно закивал головой и вышел из кабинета.
— Кладовщик подтверждает, что он сдал фильтр, — сказал Мельников.
— Ну и порядочки! — возмутился Ганжа. — Один пишет в рабочей тетради совсем не то, что делает, другой вообще не записывает. Отличный полк!
— Похоже, что они не врут, — не слушая Ганжу, продолжал Мельников. — Если бы случилось что-то с двигателем, Октавин сообщил бы на землю. Об этом не молчат. — Мельников скорее рассуждал с самим собой, чем убеждал другого.
— Думаете, не справился с пилотированием?
— Погода уж очень скверная была.
— По схеме проводки не похоже на потерю пространственного положения.
— Схема не фотография, многое не рассмотришь.
Мельников прав. Рассмотреть на схеме, что было с летчиком и с машиной, просто невозможно. Если Октавин потерял пространственное положение, он, разумеется, молчал — позор для иных страшнее смерти, а Октавин относился именно к таким людям. Он мог понадеяться, что выведет самолет из падения. Но тут же мои мысли возвратились к схеме проводки. Пологая и довольно ровная красная линия, подчеркнутая синим карандашом Ганжи.
Вошел метеоролог и расстелил карту на столе. Он долго и подробно объяснял, откуда и с какой скоростью движется циклон, где его эпицентр, как будет он развиваться дальше. Я слушал его, а мысли были об Октавине. Что произошло в небе, почему упал самолет и кто в том виноват: Парамонов, потому что не подготовил как следует самолет к полетам, или я с Вологуровым, потому что недоучили летчика?
— Долго он тут будет еще кружить? — спросил Мельников метеоролога про циклон.
— Суток двое-трое продержится.
— Вы знали о его приближении? — спросил Ганжа.
— Само собой. Мы следили за ним, как только он образовался.
— И накануне докладывали командиру?
— А как же. Вот прогноз, можете почитать. — Метеоролог открыл журнал и подал Ганже. Подполковник склонился над ним. Мельникова тоже заинтересовала запись в журнале.
— И как командир отнесся к вашему прогнозу? — Ганжа дочитал первым и распрямился.
— Положительно, товарищ подполковник, — ответил весело метеоролог. — Для Александра Ивановича чем хуже погода, тем лучше.
Дочитал и Мельников. Но вопросов не задал. Пошел к своему креслу.
— Вы свободны, — сказал он метеорологу. Тот быстро собрал карты, скрутил их трубкой и вышел. Пора было уходить и мне, но тут снова вошел Синицын. Не глянув на Ганжу, он прошел к Мельникову.
— Ко мне Парамонов заходил. Ты же знаешь его. Не мог он такое допустить.
Мельников не ответил. Стал тереть пальцами свой широкий лоб.
— Разрешите узнать почему? — бесцеремонно вмешался в разговор Ганжа.
— Потому, что Парамонов добросовестный офицер, — не поворачивая головы, ответил Синицын. — И специалист первоклассный.
— Добросовестный, примерный, первоклассный. Ортодокс. И по утрам вместо чая пиво предпочитает.
— Не знаю. Из чужих стаканов не пробую, кто что пьет.
— И пробовать не надо, когда от вашего примерного, как из пивной бочки прет, — сказал Ганжа глухо, не скрывая раздражения.
Синицын недоверчиво стрельнул в инспектора глазами, глянул на меня и понял, что Ганжа пользуется достоверными сведениями.
— Пива, может быть, и выпил, — сказал он. — После полетов. Но за качество подготовки самолета я ручаюсь.
— Видите ли, товарищ полковник, — заговорил Ганжа с сарказмом, — у нас тут не общественное собрание и нам нужны не поручительства, а доказательства. А они пока говорят не в вашу пользу. Парамонов нарушил порядок заполнения документации — это факт, значит, мог нарушить и порядок подготовки самолета к полетам.
Логика Ганжи была железная, и тут возразить Синицыну было нечего. Мельников заерзал в своем кресле, лицо его скривилось, но, пожалуй, не от боли в пояснице; на скулах Синицына буграми вздулись желваки. Он повернулся, чтобы уйти, но Мельников остановил его.