На отмелях
Шрифт:
— Ах, о другом… — откликнулась она. — Да, о чем я говорила! К счастью, у нас есть д'Алькасер. Я поговорю сначала с ним.
Миссис Треверс отошла от борта и направилась к «клетке».
— Иоргенсон, — раздался на палубе голос Лингарда, — Приготовьте фонарь у трапа. — Затем он медленно последовал за миссис Треверс.
Получив предупреждение, д'Алькасер отошел от ширм и прислонился к краю стола. Он должен был признаться, что испытывает некоторое волнение.
Когда он просил миссис Треверс дать ему знак, он ожидал, что будет несколько взволнован, но он не ожидал этого знака так быстро. Он думал, что эта ночь пройдет так же, как и остальные, — в беспокойном полусне, ворочаньи с бока на бок и бессвязных, тревожных думах. Но испытанное им сильное чувство удивило его, — он полагал, что сумеет более философски отнестись к положению. Он считал, что хваленое чувство самосохранения, в сущности, только животный инстинкт. «Мыслящему человеку, — рассуждал он, — жизнь и смерть должны бы быть безразличны». Очевидно, на него подействовала необычность обстановки. Если бы он лежал серьезно больной где-нибудь в отеле и подслушал зловещий шепот, он нисколько не встревожился бы. Но ведь при болезни положение другое — болезнь делает человека равнодушным. Болезнь вообще помогает относиться к вещам не эмоционально, так, как должен относиться поживший на свете человек. Жаль, что он не болен… Впрочем, вот мистер Треверс явно болен, а это ему не помогает.
Д'Алькасер посмотрел на постель мистера Треверса. Мистер Треверс лежал в намеренно, как показалось д'Алькасеру, неподвижной позе. Он не доверял ей. Он вообще не доверял мистеру Треверсу: за этого человека никогда нельзя было поручиться. От него, конечно, ничего не зависело, но он мог опошлить положение, на которое следовало бы смотреть как на удар судьбы, на испытание мужества. Мистер д'Алькасер, с его тонкой наблюдательностью, предпочитал смотреть на себя не как на жертву негодяя, а как на жертву малокультурного человека, наивно борющегося с небесной несправедливостью.
Д'Алькасер не вопрошал свое сердце, но ему вспомнились стихи одного французского поэта насчет того, что все сражавшиеся с несправедливостью неба всегда внушали людям любовь и тайное преклонение. Сам он до любви, конечно, не доходил, но чувство его к Лингарду было, бесспорно, дружественное и с оттенком уважения.
Мистер Треверс вдруг приподнялся на постели. «Вот неотвязный!» — подумал д'Алькасер, устремляя глаза на носки сапог в надежде, что мистер Треверс, может быть, снова уляжется. Мистер Треверс заговорил:
— Вы еще не легли, д'Алькасер?
— Еще не поздно, уверяю вас. В шесть уже темно, мы обедали в седьмом часу, поэтому ночь длинная, а я не мастер спать; да, я могу уснуть только поздно ночью.
— Я вам завидую, — сказал мистер Треверс с какой-то вялой апатией. — Я все время просыпаюсь, и эти пробуждения ужасны.
Д'Алькасер поднял глаза и заметил, что миссис Треверс и Лингард куда-то ушли. Они отошли к борту, и д'Алькасеру их было не видно. Он отчасти жалел мистера Треверса, отчасти был раздражен его бессонницей. Ему показалось, что у Треверса несколько странный вид.
— Иоргенсон… — начал было он.
— Кто это такой? — ворчливо спросил мистер Треверс.
— Это тот худой старый эконом, который все время торчит на палубе.
— Не видел. Я вообще никого не вижу и никого не знаю. Я предпочитаю не замечать.
— Я хотел только сказать, что Иоргенсон дал мне колоду карт. Может, вы хотели бы сыграть в пикет?
— Я не думаю, что смогу держать глаза открытыми, — сказал мистер Треверс неожиданно доверчивым тоном. — Не странно ли это, д'Алькасер? Закрою глаза и потом вдруг просыпаюсь. Ужасно!
Д'Алькасер ничего не ответил, да Треверс, по-видимому, и не ожидал ответа.
— Когда я сказал, что жена моя сошла с ума, — вдруг начал он, — я, конечно, говорил это не в буквальном смысле слова.
Голос его звучал несколько наставительно. Мистер Треверс, по-видимому, вовсе не сознавал, что он довольно долго спал. Д'Алькасер был теперь почти уверен, что мистер Треверс только притворялся спящим, и, скрестив руки на груди, уныло приго товился слушать.
— Я хотел сказать, — продолжал мистер Треверс, — что жена моя поддалась глупой причуде. Вы очень хорошо знаете, что в обществе часто увлекаются глупостями. Само по себе это не предосудительно, но в моей жене самое худшее то, что ее глупости никогда не походят на глупости тех, среди кого она вращается, а, наоборот, обычно им противоречат. В моем положении, вы сами понимаете, эта ее особенность несколько тревожит меня. Ее станут называть эксцентричной особой. Вы ее видите где-нибудь, д'Алькасер?
Д'Алькасер был рад ответить, что миссис Треверс нигде не видно. Не было даже слышно никаких шепотов, хотя на судне сейчас, наверное, никто не спал. Но мистер Треверс внушал ему непобедимое недоверие, и потому д'Алькасер счел благоразумным прибавить:
— Вы забываете, что у вашей жены есть комната на рубке.
Правда, он отлично знал, что миссис Треверс в рубке нет.
Мистер Треверс, вполне успокоенный, замолк. Но больше не улегся. Д'Алькасер предался размышлениям.
Ночь казалась особенно душной.
Внезапный окрик Лингарда, звавшего Иоргенсона, почему — то показался ему зловещим; он поднял глаза и увидел в дверях «клетки» миссис Треверс. Он поднялся ей навстречу, но она уже вошла. Она, по-видимому, была взволнована, задыхалась и как будто не знала, как заговорить.
— Не лучше ли закрыть дверь? — обратился к ней д'Алькасер.
— Сейчас придет капитан Лингард, — шепнула она. — Он принял решение.
— Превосходно, — спокойно заметил д'Алькасер, — Из этого я заключаю, что мы кое-что услышим.
— Я вам сама все расскажу, — тихо сказала миссис Треверс.
— А! — воскликнул д'Алькасер очень тихо. Тем временем вошел Лингард, и видно было, как по палубе «Эммы» забегали тени. Иоргенсон отдавал какие-то приказания. С минуту все находившиеся в «клетке» хранили молчание. Невидимый малаец крикнул у сходен: «Судах, туан!» — и Лингард прошептал:
— Готово, миссис Треверс.
Миссис Треверс схватила д'Алькасера за руку и повела его в самый дальний угол «клетки», между тем как Лингард стал деловито оправлять фитиль висячей лампы, словно желая, чтобы предстоящие события, каковы бы они ни были, разыгрались при свете. Мистер Треверс только слегка повернул голову.