На отшибе
Шрифт:
– Ясно. Отстал я от общества здесь, на безлюдных равнинах.
– Что ж, можно сказать, что тебе повезло, – Эгине нравилась здешняя тишина.
– Ну, ты теперь в сельскую местность перебралась, как я понимаю, так что… можно сказать, тебе тоже повезло. Если не учитывать то, каким образом ты в Гербере оказалась, – пытался поддерживать беседу Локлир.
– Я какое-то время тоже так думала, но Гербера только для людей с большими деньгами и личным транспортом. Даже не имея своего автомобиля и много денег, в городе и то проще решить свои проблемы, – не согласилась с ним собеседница.
– Работа была кое-какая, в магазине, например. Но тётка оббежала всё, что могла, и велела нас с мамкой не принимать. Ей с сынками нужно было нас из Герберы выдавить.
– Что про сынков, то понятно. Они же помогали твоему папаше «Позитив» добывать. Джек, во всяком случае. А тётке это зачем? Она об их делишках знала?
Эгина кивнула: «Посидим на мосту?», – она продолжила рассказывать всё по порядку, с того момента, как они с мамкой решили не возвращаться в город…
За ужином они обсудили свои планы с роднёй. Высказав свои мысли, мама Эгины вышла с сестрой на улицу. У Лекса не возникло особого желания помогать Эгине. Её мамку, как работника, он вообще не рассматривал. Двоюродный принялся говорить словами папаши своей гостьи: «Тебе нужно учиться разговаривать».
Эгина часто слышала эту фразу от своего папы. Куда бы они ни пошли, хоть в магазин, хоть в кантору какую-нибудь, папа предупреждал: «Говорить будешь сама. Тебе надо учиться разговаривать», – словно его дочь не могла связать двух слов и нормально общаться с людьми. В магазине он уходил от Эгины и продавца за стеллажи, а в конторе оставался в коридоре, отправляя дочку одну в кабинет.
И теперь вдруг и Лекс понёс то же самое. Эгина удивлённо посмотрела на него, а он продолжил: «Ты ведь работать не сможешь. Можно, конечно, тебя в овощехранилище посадить, но тебе всё равно разговаривать придётся, когда за мешками приедут». Эгина не стала спрашивать, почему он так считает, и не стала объяснять, что проблем с общением у неё нет.
– Могу предложить тебе только гайки расфасовать – разовая работа. Оплата минимальная, – на полном серьёзе предложил братец.
– Я лучше бы покрасила что-нибудь, если уж только о разовой работе говорить.
– Не, красить ничего не нужно.
– Мама может связать что-нибудь.
Двоюродный развеселился: «Шарфы и варежки со снежинками для моих работников! Гы! Представляю! Заботливый работодатель, рукавицы с связанные с теплом!.. Нет, мне ничего не нужно. Я в магазине куплю».
– Ладно. Поищу другие варианты.
Договориться с Лексом о работе не удалось. Эгина решила, что нужно не только найти работу и наладить быт, но и организовать досуг – моральная составляющая тоже имела большое значение: «Ты часто на Продбазу ездишь, – обратилась она к Джеку, – Купи мне гуашь художественную с холстом».
Продбазой называли мелкооптовую базу вкупе с рядом розничных отдельчиков под одной крышей. Состоятельные сельчане в день получки компаниями ездили на неё закупаться дешёвыми товарами на месяц. В местных магазинчиках те же товары, но уже с наценками, покупали только безлошадные.
– Ручкой на бумаге рисуй, – ни с того, ни с сего нервно буркнул двоюродный и, подумав добавил, – На Продбазе такое не продают.
– Наверно, действительно не продают, – подумала гостья. Эгине не верилось, что он может отказаться и нагрубить только лишь потому, что ему неохота пошевелиться лишний раз, как её папане. Она вышла на улицу. Мама опять рассказывала сестре о папаше. Разговор, похоже, подходил к завершению. По тёте было видно, что она хочет одна уйти в огород: «Ну, вы же пожили хорошо», – услышала от неё Эгина, выйдя с веранды. Мамка, по своему обыкновению, продолжала взволнованно объясняться.
– Так сказала, будто пора жить плохо, и произошедшее абсолютно нормально, – подумала Эгина и молча встала возле мамы.
– А я-то, как жила? Я-то, как жила? – повторяла тётя после каждой мамкиной фразы. Звучало так, словно она винит сестру в том, что у неё был сложный период; словно неприятности у неё возникли из-за неё.
– Мам, давай перед сном прогуляемся, – позвала Эгина. Между улиц братцами была наезжена тракторная дорога. Мама кивнула, не оглядываясь на дочь и продолжила объясняться.
– Вот десять лет назад ты хорошо в городе жила, а я тут нет. Вот теперь поживи, как я, – радовалась случившемуся тётя. Её сестра, словно не замечая злорадства, всё продолжала объяснять, что и как было.
– Пойдём? – Эгина потянула мамку за руку. Та снова кивнула, не глядя на неё. Дочке с трудом удалось отвести мамку от тётки.
– Чего это она тебя обвиняет? – заговорила Эгина, отойдя подальше от дома.
– Меня все всегда обвиняют, – мама не знала, как объяснить поведение сестры. Для дочки же оно было куда понятней, она и раньше слыхала, как тётя недобро отзывается о них обеих, думая, что ни одна из них её не слышит. Эгина говорила об этом маме, та лишь качала головой и моментально забывала об услышанном.
– Завидовала, – подумала Эгина. Её родители постоянно создавали видимость благополучия.
Она часто слышала, как знакомые говорили мамке «Какой он у тебя хороший», и думала: «Вы не знаете, какой он на самом деле», – в смысле папаша. Сама она в разговор вступала редко, потому что её мнение мало интересовало окружающих. С ней общались только двоюродные и тётя. Остальные же соревновались в том, у кого дети умнее и создавали Эгине образ дурочки, который её родители даже и не пытались разрушить. Мама не умела, папа не хотел. Да и мало того, что не хотел, сам способствовал его укреплению.
Тем ни менее полное игнорирование окружающими теперь всё ровно выглядело странно. Малознакомым-то с мамой людям должно было быть всё равно, дурочка она или нет. Тем более, что с другими дурами они всё равно разговаривали. Эгину мнение знакомых особо не расстраивало, она не пыталась доказывать обратное: «С дуры спрос меньше. Раз дура, не ходите ко мне за советом и помощью», – говорила она себе и молча делала свои дела. Но она хотела бы знать, из-за чего её перестали полностью воспринимать, как собеседника.