На отшибе
Шрифт:
– Могли бы ещё столько же не увидеться, – нерадушно отозвался тот.
– Могли, – Эгина ушла чистить зубы. Лекс оказался не рад ей.
– Наверно, обижается, что долго не приезжала, – не винила его эринианка.
Вскоре она снова появилась на кухне. Сев пить чай, Эгина обнаружила, что Лекс говорит словами её папаши, манера речи была очень похожа. Двоюродный начал резким тоном спрашивать её о том, почему она не появлялась столько лет. Помимо того, что гостевое место в этом доме каждый год занимала роларнская тётка Эгины, а свой дом был не достроен,
Лекс стал приглашать её лишь в последние пару лет. Она помнила, как, приезжая гостить в последние несколько раз перед десятилетним перерывом, сидела неделями одна в комнате. Мама постоянно болтала с сестрой, а Эгине поговорить было не с кем, как и прогуляться. Никто ни разу не свозил её ни на лесную реку, ни на равнины, не сводил прогуляться к озеру, не зашёл поболтать.
При редких встречал Лекс «проверял её на дурость»: засыпал кучей технических вопросов, вертясь возле своего транспорта, имевшегося в ассортименте. Однажды Эгине это надоело, и она прямо спросила: «Проверяешь, не дура ли я?» Лекс хитро ответил: «Ну, почему? Я техникой занимаюсь, вот и спрашиваю тебя о ней».
– А я занимаюсь обработкой древесины, но я же не спрашиваю тебя о режимах сушки, – озадачила его Эгина.
– Как можно доски в камере сушить? Их же переведёт, – задумчиво спросил двоюродный.
– Это ты мне скажи. Или ты не знаешь ни шиша? Дурак, что ли? – поступила так же, как делал он, эринианка. После этого Лекс перестал задавать ей вопросы на засыпку. Впрочем, и случаев особо больше не представилось.
Джека вообще было не увидеть. Изредка появляясь в доме, он, подобно братцу, намекал на то, что Эгина дурочка. Более вежливо разговаривать Джек стал, когда начал часто ездить по делам в город. Тётя тоже Эгине внимания не уделяла. В сарае, скучая, стояла гнедая лошадь, но гостья на ней не каталась. Эгина как-то раз спросила разрешения проехаться. Тётя ответила согласно, но прогулка всё равно не состоялась.
– Катайся, только засёдлывай сама, а-то мне надоело, – сказала тётя.
– Я не знаю, как правильно, – гостья надеялась, что её научат, но ей ответили «Ну, не знаешь, так не езди». Эгина – не из назойливых. Поняв намёк, она не стала упрашивать. Идти было некуда и не с кем, и она просидела свои университетские каникулы одна в комнате. Теперь же Лекс сердито спрашивал её почему, да почему она не приезжала.
– Остановиться негде было, – только и ответила Эгина. Лекс всё равно продолжил делать из неё виноватую, подобно её папаше: «Могла бы в своём доме. Папаша же твой в нём ночевал».
– И чем бы я заниматься стала в недостроенном доме? К нему электричество-то только недавно подвели.
– Строить помогала бы.
– Из чего строить, если материалы купить не на что?
– Ну, просто так бы отдыхала. В гости бы к нам ходила.
Эгина задала встречный вопрос: «А ты почему к нам, в город, не приезжал? Мы тебя приглашали. Джек ведь ездил».
– Так он по делам, а у меня-то дел в городе нет.
– Просто так, в гости, – сказала словами двоюродного Эгина.
– Так некогда мне, я картошку на продажу рощу, – нашёл причину Лекс.
– А мне с мамкой надо где-то от папашиных закидонов отдыхать, а ты предлагаешь ещё и каникулы вместе с ним проводить.
– А-а-а… Ну да, от этого тоже отдохнуть надо, – наконец-то, остался доволен ответом двоюродный.
Разговор пошёл на другую тему. Двоюродные переключились на картошку и стройки. Эгинина мама, не стесняясь, открыто хвалило их в лицо. Эгина потерпела до отправления в магазин и уже на улице сказала ей: «Не хвали, нельзя так. Ты, кого хвалишь, потом все против тебя оборачиваются», – дочка зачастую могла с первого взгляда или по голосу в телефонной трубке определить, что из себя представляет человек.
Это было что-то вроде природного чутья, как у животных. Кошки и собаки чувствуют, злой человек или добрый. Эгина тоже. Вот только установки, заложенные учителями и родителями, нередко сбивали её с толку, и она не верила сама себе.
– Да ладно, ничего особенного и не сказала, – маме не понравилось её замечание. Эгина замолчала ненадолго, чтобы обстановка разрядилась. Её пульс распрыгался.
– Ничего. Это от слабости. Сам успокоится, без таблетки, – мысленно сказала сама себя Эгина, чтобы не волноваться.
Вскоре она и мамка зашли в кирпичное здание и заглянули в отдел одежды и обуви – небольшое помещение, завешанное вещами. Продавщицей оказалась знакомая мамки. В Гербере все хоть сколько-то знали друг друга, за исключением Эгины. Продавщица немало знала о её папаше и родственниках от своего сынка – дружка Лекса, но не спешила распространяться заглянувшим к ней. Мамка стала рассказывать ей, почему она с дочкой приехала в Герберу, а та смотрела на них, как на привидений.
– А он никому денег не должен? – спрашивала продавщица о папаше.
– Да нет, – бесхитростно отвечала мамка, даже и не думая, что поставленный вопрос может означать обратное. Эгина же насторожилась, меряя резиновые сапоги возле прилавка.
– А он ничего не принимает? – смотрела на её мамку, как удав на кролика, знакомая.
– Пьёт он.
– А он адекватный?
– Ну, спьяну всякого наговорить может, – покупательница переключилась на обувь. Выбора практически не было, и они с дочкой купили то, что налезало на ногу, несмотря на неподходящий внешний вид.
– Хорошо, что сами живы, – вместо «Спасибо за покупку», сказала им вслед продавщица. Эгина понимала, что по деревне могут ходить слухи о их болезнях, но фраза, на её взгляд, всё равно прозвучала странно. Купив куру и печенье, и выйдя на улицу, дочка обратила внимание мамы на выражение продавщицы: «Обычно ведь больному говорят о здоровье. «Хорошо, что поправились», например. Похоже, она знает больше нас о наших «болезнях». Лекс с нашим папашей часто созванивается и наверняка дружку своему всё пересказывает, а тот мамке своей». Эгинина мама согласилась с дочкой.