На пасеке
Шрифт:
Медведь и колотуха
Пчёл у бортника много: там семья, там семья, там семья. Будет прибыток! Только беда: словно нарочно разбежались борти в четыре разных угла огромного леса. Как же уберечь их от медведя?
Растёт сосна, а на ней две борти. Мишка тут как тут. Однако близок локоток, да не укусишь!
Висят на суках тяжёлые колотухи. Сделать их
нетрудно: обрубок бревна, кусок верёвки. Вот придумать колотуху было мудрено. Как же она оберегает пчёл?
Лезет медведь по сосне. На пути висит колотуха. Тут как ни хитрись, непременно её заденешь. А задел, колотушка — стук медведю по горбушке. Медведь рассердится, оттолкнёт колотуху — она ударит ещё сильней. Тут медведь совсем уж озлится, зарычит, что есть сил толкнёт распроклятую деревяшку. В ответ такой удар, что несдобровать и хозяину леса.
Избитый, ухнется медведь вниз. Прямо на острые колья, воткнутые вокруг сосны… Жестокие времена!
Колода, посёка
Так бортничали люди. Испокон веку, из рода в род. Не одну долгую сотню лет. Дело трудное, и мёду не сказать, что много.
Наконец додумались: стали чурбаки с дуплами, по-тогдашнему колоды, из деревьев выпиливать и осторожно 'сносить на специально вырубленную в лесу поляну, потому что думали: пчёлы без лесу жить не будут.
Поляны эти назывались «посёками» («сечь» значило «рубить»), С тех пор и пошло в языке знакомое нам слово пасека.
— А потом что? — спросил Саня.
— А потом ещё много всего, — ответила Лена. — Тебе, пчеловод, надо, однако, книжки читать. ПТУ ты кончил — молодец. Но ведь и про техникум подумать не вредно…
Спала деревня Гольяново, спал журавль, прицелившись носом в Полярную звезду. Спала наша пасека. То есть это я по неопытности думал, что она спала.
Матушка пчелиная царица
Целый день и целую ночь лил дождь. Пчёлы безвылазно сидели в своих ульях. А мы в своём.
Это был совсем не тот дождь, что веселит душу, что грянул и пропал. Эх, тоска-тощевна, скукота-иванна. Таня приуныла больше всех, потому что здесь не было ни игрушек, ни хоть какой завалящей детской книжечки. Лена придумала было сделать шашки из бумаги. Да в такие играть как-то неинтересно. Чуть дверь посильней приоткроешь — вся партия насмарку!
На терраске — здесь как бы наша кают-компания — я увидел самодельную полку с книгами. Всё больше научные труды, внутри графики, цифры… И вдруг — старинная роскошная книга! В тёмно-коричневой коже! С золотыми буквами! Правда, потрёпанная… Я посмотрел год издания. Ого! Больше ста лет!
Володя высунул нос из двери, покачал головой:
— Ну и погодка, ну и зараза! Увидел, что я взял старую книжку:
— Правильно, полистай. Хорошая сказка. Сказка?.. В предисловии я прочитал, что это сборник самоновейших научных статей. Правда, столетней давности…
Улёгся я на свою кровать. В дождь читается хорошо! Написана книжка была интересно и на тот очень старинный лад, как теперь писать уж не умеют: с разными словесными завитушками и фокусами.
Она и в самом деле была сказкой. Рассказывала про чудеснейший город Улей. Тут живёт Пчелиная Царица, окружённая своею свитой… А есть там пчёлы-уборщицы, пчёлы-воины, пчёлы-собиратели мёда и пчёлы-строители. И до того уж всё рассчитано и расчислено в том государстве! Никто никому не перечит, и все беззаветно любят свою Царицу. А кончалась сказка словами, что, эх, мол, хорошо бы и нам так жить!
Я отложил старинную книгу и задумался. Ну пусть прав Володя (да я с ним и согласен) — это сказка. Конечно, пчелиная матка — в прежних книгах её называли Царицей — никому не приказывает. Она только ходит по сотам и откладывает яички, из которых через некоторое время появляются новые пчёлы. Но я сам видел однажды в стеклянном улье — есть такие ульи для наблюдения, где все стенки из стекла — сам видел, что матка действительно окружена плотным кольцом каких-то пчёл — чем не свита? Сам видел, как одни пчёлы кормят детву, другие чистят ячейки, третьи сторожат вход. Это всё факт. Это всё существует.
Ну, пусть не матка приказала им всем заниматься своими делами. Тогда кто? Или, может, они сами такие умные — знают, что им делать сейчас, а что через полчаса?.. Загвоздочка. И без Володи, видно, здесь не обойтись. Постучал к нему в комнату.
— Давай выручай, товарищ кандидат наук. Попал я в пчелиное государство, а выхода не найду.
Володя, прищурившись, посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Завтра…
Странная пчела
Назавтра опять стало солнечно. А как оно хорошо бывает ранним утром, и ранним летом, и после большого дождя — я об этом вам говорить не буду.
Мы стояли с Володей босые на тёплой влажной земле. Медленный пар подымался от неё, отливал серебром, лоснился и пропадал в чистом воздухе.
Пчёлы ещё не летали из-за недавнего дождя и мокроте-ни. Володя подвёл меня к улью. Наклонился, приложил ухо к задней стенке его. То же сделал и я.
Я услышал мерное беспрестанное шуршание.
— Уже проснулись?
Володя улыбнулся и ничего не ответил.
Часа через два, когда просохло, и раскрылись цветы, и пчёлы без устали летали и летали, и трудовой гул стоял над пасекой, Володя сказал мне:
— Ну пойдём, попробую тебе кое-что показать.
Он выбрал улей, где жила сильная семья, то есть где пчёл было много. Они так и клубились, так и гудели над прилётной доской.
Мы стали сбоку, чтобы не мешать им. Шло время. Но если ты решил узнать жизнь животных, надо иметь терпение…
Вдруг Володя наклонился к летку:
— Видишь пчелу?
Для меня она ничем не отличалась от других. Пожалуй, только слишком уж медленно ползла по прилётной доске.
— Запомни её! — сказал Володя.
В ответ я лишь пожал плечами: как её запомнишь… Пчела ушла в леток. И мы прождали ещё несколько минут…
— Вот она, — сказал наконец Володя.
Другие пчёлы с озабоченной суетливостью вбегали в улей и выбегали наружу. У всех полно было дел. Эта же медленно брела поперёк общего движения. И мне казалось даже, что она покачивается, хотя это, конечно, на шести лапах никак невозможно.