На петле времени

Барабаш Дмитрий

Между двух гробов

Был озадачен Моисейна сорок лет вопросом:Куда ему со сворой всей,ободранной и босой,готовой даже то украсть,чего в помине нет?Что значит здесь добро и страсть,огонь и белый свет?Куда вести толпу рабов,а главное – зачемметаться между двух гробови двух похожих стен?Пускай плодятся, пусть пасутовец и шерсть прядут.Задача не разбить сосуд,не проронить минутв пустые поиски чудес,дающих задармапрекрасных жен, пшеницы вес,покоя и ума.

История

История. Подзорная трубаповернута, показывая глазукартинку, где пестрящая толпапри уменьшеньи сплющивает массудо серости шинельного пятна.История не терпит точных хроник(нельзя увидеть истину со дна) и требует участья посторонних,завременных,

и лучше если за пространственных взирателей.Чем дальше – тем точнее.Но где ж их взять? И пишут, как умея,ее на свой, подобострастный ладтатарин, немец, русский, два евреядля вечной славы и земных наград.История. Я с этой бабой в ссоре.Куда ни глянь – то пудра, то подвох.С ней даже Пушкин нахлебался горяи про Петра закончить в срок не смог.История. Она на всех одна.Но каждый видит только то, что хочет,что выгодно, что не достать со дна(не донырнуть). И страстный почерк прочитзабвение, венчающее смерть.Зачем нам знать, что правых нет и битых,что зло с добром, как зеркало с лицом.И кто кому на самом деле корчиткакие роли, кто кого венцомили колечком нимба наделяет?Чем лучше бить, началом иль концом,ведь что из них есть что – никто не знает.Порой мне кажется, что серое пятноумеет думать. Масса, как одноживое существо. И, с точки зренья массы,пусть черепашьим ходом – миг за век —добро и зло меняются местами.И полумесяцы становятся крестами,кресты растут до сатанинских звезд.Чревоугодия сменяются на пост,а пост на тост. Священными местамименяется буддистский храм любвис аскетами; рубцуют до крови себя плетьмипо обнаженным спинам.И вновь отец соперничает с сыномза первенство. И кто ж из них первей?Тот был вчера, а этот стал сегодня.Кто впереди? И если преисподнястрашнее неба, то зачем пути,из праха начинаясь, в нем же вянут…И вечный поиск признаков души,напутствие: ступай и не греши,и тяжесть черепа на руку оперши,в сомнениях теряться не устанут,как мячик теннисный, пока не канет в аут,за ту черту, где правды нет и лжи.За ту мечту, где будут хорошии ласковы встречающие предки?Невыносимее, чем жить в грудинной клетке,помыслить о бессмертии людском.Тут пульса стук сродни секундной стрелке,таинственней летающей тарелкиудары рифмы по роялю вен.Календари, долготы и широты —когда бы Моцарт положил на ноты,сорвались бы с линеек и орбит.И прошлое Иванушкой из лукапустилось бы в неведомую даль.И хронологий круговая скукаразвеялась как пьяная печаль.Нет ничего в божественном порядкезагадочного. Мы играем в пряткии видим прошлое линованным в квадрат.На будущее хмуримся сердито,так, словно там яйцо с иглой зарыто.Кому-то – ад кромешный. А кому-то —любой каприз и золота два пуда.Как шулера заламываем карты,помеченные праведной рукой,лишь бы не видеть крап: никто другойземной судьбой давно не управляет.Историю тасуем, как хотим,чтоб завтра сдать в угоду аппетита.Сердечный тик и так неотвратим,и дверь наверх по-прежнему открыта.

Капуста

Может быть, не туда я пускаю жизнь?Может быть, не так расплетаю сети?Если время ползет, как прозрачный слизень,истекая нежностью в белом свете,по листу капусты, в росе зарниц,в перепонках слуха, как тот хрусталик,зародившийся в красном тепле глазници увидевший мир расписным как Палех.Лопоухий глобус, за ним другой.По шеренге длинной – носами в темя.И ряды, прогнувшиеся дугой,огибая землю, смыкают время.Разорвать бы мне тот капустный круг,землянично-солнечный и зеленый,на один единственный сердца стук.Так подсолнух мысли глядит на звук,им самим когда-то произнесенный.

Иероглиф

вставьте мне древки в глазаваших знамен полосатыхподнимите мне векикак некогда целинунаколите мне картусвоих континентоввождей усатыхтак чтобы мог я вместитьсто эпохв один бликв один мигв иероглиф ушедший ко дну

Прогулка с Данте

Когда тебя какой-нибудь Вергилий,или Дуранте,или Моисей,однажды поведет по той дороге,где встретишь всех, кто мыслил, как живых.Живых настолько, что обратно «как»вернет тебя к тому, где жил, не знаяо вечной жизни.Вот когда тебя,за руку взяв иль буквой зацепивза лацкан уха, поведут туда —ты будешь видеть и себя другого,живущего в пустых календарях,насущный хлеб свой добывая всуеи растворяя мысли в словарях.Ты будешь видеть все, и знать, и ведать,и править тем, что где-то вдалеке,в пыли межзвездной мыслимо едва ли…Но ни дай Бог, вернувшись в бренный мир,в угоду страсти что-нибудь поправитьв том бесконечном зареве любви.

Стража

Не слишком ли притихли дикари?Вкуснее стали свиньи и коровы,чем человечинка? И, что ни говори,войн стало меньше.Может быть, готовыони познать основы бытияи, колыбель земную пересилив,помыслить дальше, чем могла свояживая плоть вести, глаза разинувна все, что можно взять, отнять, скопить,сглотнув слюну и навострив ладони,и поняли, что мыслить – значит житьне по строке, записанной в законеземном ли, Божьем? Мыслить – значит жить,сверяясь с камертонами гармоний,где ты лишь луч, которому творитьдоверено. И нет задачи кроме,как видя свет – вливаться в этот свет.Но лишь едва заметив непроглядность —лететь туда. Единственный завет.Любовь, дарящая тот самый рай, ту радость,в которой наши детские грехисмешны, как двойки, вырванные с корнем,как те низы, прослойки и верхи,и что еще из прошлого мы помним.Так думал рыцарь, глядя на людей,устав смирять их остриями взгляда.Он был готов вступиться за детейпротив других таких же, вороватокрадущихся вдоль призрачных границ,мечтающих дорваться и добитьсяземных наград и славы, чтобы ницпред ними все изволили склониться.Он понимал, затишье – новый стильвсе тех же игрищ, только нынче силапереместилась из упругих мышцв текучесть хитрости и склизколживость ила.Он мог одним крылом весь этот сбродсмести с лица измученной планеты,но твердо знал – борьба с животным зломбессмысленна и не сулит победы.Так кто же я? Зачем я так силен?Когда не вправе изменить теченьеполков, царей, обветренных знамени прочих прелестей земного очертенья?Что теплится тревожно за спиной?Какое слово и какое дело?Я здесь поставлен каменной стеной,чтоб эта жизнь в ту жизнь войти не смела.

Чародей

Созревшие звезды истекают соком,к рукам винодела – чернильная сладость.Как вены на белом зрачке – из-под скатерти,где не осталосьни нас, ни стола, ни земли, ни Вселенной.Как здорово все, что здесь было, мечталось!Как время над вечностью – тлен над нетленнымвеличьем мгновений живых поднималось.Как звезды, созревшие, капали сокомв кувшин чародея, прослывшего Богом,все сказки, все сны воплощавшего в яви.Созвездья качаются в сточной канавеи ядом искрятся на лезвие бритвы,кроящей шинельную нежность молитвы.Потом на заплаты не хватит зарплаты,на нитку с иголкой, наперсток с брильянтом,на рыцаря в стали и женщину с бантом.

Голый король

Прозрев от крика детскоготолпа вопила: гол!На короля, одетогов невидимый камзол.И никуда не деться мнеот правоты людской,вживаясь в стены фресками,сливаясь с их тоской.Но я храню молчаниеи, слыша детский крик,немею от отчаянья,к которому привык.

Демон

А если все что есть —он самое и есть?Он сам себя и ест.Он сам себя и дышит.Он сам себе поети письма ночью пишето том, что он сидитодин, не зная гдемо.Сердит и нелюдим,как лермонтовский Демон.Тут без Тамары как?Тамарка без Кавказа?Казалось бы – пустяк,а мысль, она – зараза.Начнется с запятойИ длится всем на свете.И никакой чертой!И ни в какие клети!

Быть собой?

И придут другие – те, кто

Не боятся быть собой…

Б. Гребенщиков

Здесь и так уже каждыйдавно стал только собой.Ищет нищих созвучийсо своей несказанной судьбой.Ищет, правда, лениво:есть – так есть, нет – так нет, – все равноПотребители пива —презирают сухое вино.Что им боги и строки,пронзившие время насквозь.Лишь бы пелось, как елось.Лишь бы смелось, пока не смелось.Много ль надо отваги —не думай, не слушай,плыви по рассеянной влагеросы, по бермудам травыизумрудной.

Законы трения

Я с детства изучал законы тренияс друзьями, не любившими меня,за то, что напишу стихотворения,не помня никого и не виня.Они, как будто знали все о даляхгрядущих лесопарковых времен,о деньгах, женах, войнах и медалях,которые накосим и пожнем.Так жмут снежок горячие ладоши.Сочится между пальцами вода.И я, надев блестящие калоши,иду по солнцу утреннего льда.

Кто там?

Этот сорт винограда должен засохнуть на ветке.Подсласти мне губы сухим янтарным вином,подари прядь солнца с виска нимфетки.Не бывает цветным немое кино.Черно-белым, как ночью —оправдана меланхолия.То ли – я, что мыслилось и жилось?Те ли – гроздья, те ли – розги терновыеи радость козья?В непролазном временикто там пьет бургундское, видя в зеркалеили сквозьмое отражение?