На поле славы
Шрифт:
Не получивший даже легкой царапины Тачевский с удивлением смотрел на дело своих рук, и искры, за минуту перед тем сверкавшие в его зрачках, начали постепенно гаснуть. Он поправил левой рукой шапку, сдвинувшуюся во время борьбы на правое ухо, потом совсем снял ее, глубоко вздохнул, повернулся к кресту и сказал, обращаясь не то к Циприановичу, не то к самому себе:
— Господь свидетель — я не виноват. А Циприанович ответил:
— Теперь моя очередь, но вы устали. Может быть, вы отдохнете, а я тем временем прикрою товарищей епанчами, чтобы они не продрогли, пока не приедет помощь.
— Помощь близко, — ответил Тачевский. — Там, во мгле стоят сани, посланные нам ксендзом Войновским, а сам он сидит у меня. Разрешите мне сходить за санями, на которых им будет удобнее, чем на снегу.
И он отошел, а Циприанович начал прикрывать Букоемских, которые сидели плечом к плечу на снегу, за исключением Яна. Последний, будучи легче всех ранен, стоял на коленях перед Матвеем и, держа правую руку вверх, чтобы не так сильно лилась кровь из отрубленного пальца, левой обмывал снегом лицо брата.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Циприанович.
— Да, покусал он нас, собачий сын! — отвечал Лука, сплевывая целую массу крови, — но мы еще отомстим ему.
— Я совсем не владею рукой, он мне кость разрубил, — вставил Марк. — Ой, пес!.. Ой!..
— А Матвей ранен над бровями, — сказал Ян. — Нужно бы залепить рану хлебом с паутиной, а пока я снегом удерживаю кровь.
— Если бы у меня не залило кровью глаза… — отозвался Матвей, — я бы ему…
Но он не мог окончить, так как ослаб от большой потери крови. Его прервал Лука, которого вдруг разобрала злость.
— А хитрый же он, собачий сын! — сказал он. — Сам выглядит, как девушка, а жалит, как змея.
— Этой-то хитрости я и не могу простить ему! — воскликнул Ян.
Но дальнейший разговор был прерван фырканьем лошадей. Во мгле показались сани и остановились возле Букоемских. Из саней выскочил Тачевский и приказал вознице сойти.
Мужик взглянул на Букоемских, окинул быстрым взглядом Тачевского и Циприановича и не произнес ни слова, только на лице его отразилось огорчение, и, повернувшись на минуту к лошадям, он перекрестился.
Потом они втроем начали переносить раненых и укладывать их на епанчи. Букоемские сначала протестовали против участия в этой процедуре Яцека, но тот заметил им:
— А если бы вы ранили меня, неужели вы оставили бы меня без помощи? Ведь это просто шляхетская услуга, которую нельзя не оказать и которую нельзя не принять.
И они замолчали, так как он тронул их этими словами, а вскоре все четверо удобно расположились в широких санях на соломе, где им сейчас же стало теплее.
— Куда ехать? — спросил мужик.
— Подожди. Захватишь еще одного, — отвечал Циприанович. И, повернувшись к Яцеку, прибавил:
— Ну, милостивый государь, пора и нам!
Но Тачевский взглянул на него почти дружеским взглядом.
— Эй! Лучше нам отказаться. И то, что случилось, бог знает зачем было нужно, а вы вступились за меня, когда эти господа набросились на меня все сразу. Зачем нам драться?
— Мы должны и будем биться, — холодно ответил Циприанович. — Вы оскорбили меня, да если бы и не оскорбили, то теперь дело идет о моей репутации, — понимаете? Хотя бы это был мой последний час, хотя бы я должен был сложить голову, все равно мы должны драться!
— Что ж! Пусть будет так, но это против моей воли! — ответил Яцек.
И сабли скрестились. Хотя и менее сильный, чем Букоемские, Циприанович был значительно ловчее их. Видно было, что он обучался у лучших учителей и упражнялся не только на ярмарках и в трактирах. Он наступал ловчее, а отбивал лучше и вернее. Тачевский, в сердце которого уже не было ни малейшей вражды и который хотел бы уже ограничиться уроком, данным Букоемским, начал хвалить его.
— С вами это совсем другое дело, — отозвался он. — Не всякий положит вас.
— Жалко, что не вы! — ответил Циприанович.
Он вдвойне обрадовался, во-первых, похвале, а во-вторых, возможности ответить, ибо разговаривать во время поединка позволяли себе только самые опытные фехтовальщики, а вежливый разговор считался при этом за верх утонченности. Все это возвышало Циприановича в его собственных глазах.
И он с новым жаром начал наступать на противника. Но после нескольких скрещений он должен был признать в душе преимущество последнего, Тачевский парировал удары как бы нехотя, но с величайшей легкостью и вообще держался так, точно это был не поединок, а простое упражнение в фехтовальном искусстве. Видимо, ему хотелось убедиться, что умеет Циприанович и насколько он опытнее Букоемских, а узнав все это, он был совершенно уверен в себе.
Понял это и пан Станислав, а потому радость его моментально исчезла, и он начал наступать горячее. Но Тачевский вдруг сделал гримасу, как будто ему надоела эта забава, отразил удар, называемый «ошибочным», налег на противника и через минуту отскочил в сторону.
— Получили, сударь! — сказал он.
Циприанович, действительно, почувствовал как бы холод в плече, но ответил:
— Ничего, ничего! Продолжайте!
И он снова налег, но в тот же самый момент конец сабли Тачевского раскроил ему нижнюю губу и разрезал кожу на подбородке. Пан Яцек отскочил во второй раз.
— Кровь! — произнес он.
— Ничего!
— Ну, если ничего, то слава Богу! — отвечал Тачевский, — но с меня уже довольно, и я протягиваю вам руку. Вы дрались истинно по-рыцарски.
Циприанович был сильно возбужден. Постояв некоторое время, как бы колеблясь, оставить ли его в покое или продолжать, он, наконец, вложил саблю в ножны и протянул руку.
— Пусть будет так. Правду сказать, я действительно ранен.
С этими словами он коснулся левой рукой подбородка и с удивлением воззрился на кровь, обильно окрасившую ему руку и пальцы.