На поле славы
Шрифт:
— Ну да, ведь Букоемские — голыши, а Циприанович homo novus. Наконец, что мне до них! Вот уедут, и все по-прежнему успокоится.
Панна Сенинская подумала про себя, что будет даже слишком спокойно, когда они только втроем останутся в Белчончке, но громко не высказала своей мысли.
— Пойду, — проговорила она, — похлопочу об ужине.
— Поди, хозяюшка, поди! — отвечал пан Понговский. — От тебя и радость в доме и польза.
А затем прибавил:
—
Панна Сенинская побежала в людскую; но, желая еще до ужина покончить с другим, более важным для нее делом, она позвала мальчика и сказала ему:
— Слушай, Войтуша! Сбегай в Выромбки и скажи пану Тачевскому, что паненка низко кланяется и посылает ему шапку. Вот тебе грош и повтори, что ты должен ему сказать?
— Что паненка кланяется и посылает шапку.
— Не просто кланяется, а «низко кланяется», понимаешь?
— Понимаю.
— Ну, ступай! Да возьми кожух, а то ночью снова будет мороз. Возьми и собак с собой. «Низко кланяется», помни и возвращайся скорее, разве только пан захочет прислать ответ.
Устроив таким образом это дело, панна Сенинская отправилась в кухню, чтобы заняться ужином, который был уже почти готов, так как в доме ожидали возвращения хозяина с гостями. Потом, принарядившись и пригладив волосы, она вошла в столовую.
Старый Циприанович добродушно поздоровался с ней, потому что ее молодость и красота еще в Едлинке сильно пришлись ему по сердцу. А так как он уже совершенно успокоился за сына, то, сев за ужин, он начал весело разговаривать с нею, стараясь даже с помощью шуток разогнать те тучки, которые он видел на ее лице и причину которых он приписывал именно тому, что произошло.
Но ужину не суждено было кончиться для девушки благополучно. После второго блюда на пороге столовой появился Войтуша и, дуя на замерзшие пальцы, закричал:
— Паненка! Шапку я оставил, но пана Тачевского нет в Выромбках; он уехал с ксендзом Войновским.
Услышав это, пан Понговский изумился, нахмурил брови и, устремив свои железные глаза на мальчика, спросил:
— Что такое? Какая шапка? Кто тебя посылал в Выромбки?
— Паненка, — испуганно отвечал мальчуган.
— Я, — повторила панна Сенинская.
И, видя обращенные со всех сторон на себя взгляды, она страшно смутилась, но не надолго, так как находчивый женский ум быстро пришел ей на помощь.
— Пан Тачевский привез сюда раненых, — проговорила она, — но мы с тетушкой очень плохо приняли его. Вот он
— Правда, мы не очень-то любезно приняли его, — отозвалась пани Винницкая.
Пан Понговский облегченно вздохнул, и лицо его стало менее грозным.
— Хорошо сделали! — сказал он. — А шапку я и сам бы отослал ему, ведь у него, наверно, нет другой.
Но благородный и беспристрастный пан Циприанович начал заступаться за Тачевского.
— Мой сын, — проговорил он, — нисколько не обижается на него. Они сами принудили его драться, а он их потом еще отвез к себе, перевязал и угостил. Букоемские говорят то же самое, да еще прибавляют, что он прекрасно владеет саблей, и если бы захотел, то мог бы и не так искалечить их. Ловко! Хотели его проучить, а сами нашли в нем учителя. Если это правда, что его величество король собирается на турок, то ему такой человек, как Тачевский, пригодится там.
Пан Понговский с неудовольствием слушал эти слова и, наконец, сказал:
— Это ксендз Войновский научил его этому искусству.
— Ксендза Войновского я видел только раз за богослужением, — говорил Циприанович, — но много слышал о нем еще в бытность мою в войсках. Другие ксендзы смеялись над ним тогда, говоря, что его дом подобен ковчегу, в котором он, точно Ной, воспитывает всяких животных. Во всяком случае, я знаю, что это был добрый рубака, а теперь благороднейшая душа, и если пан Тачевский перенял у него эти свойства, то я желал бы, чтобы мой сын, когда он выздоровеет, не искал себе другого друга…
— Говорят, что сейм немедленно займется стягиванием войск, — желая переменить разговор, вставил пан Грот.
И разговор перешел на войну. Но после ужина, выискав удобную минутку, панна Сенинская подошла к пану Циприановичу и, подняв на него свои синие глазки, сказала:
— Ваша милость, вы очень, очень добры.
— Это почему же такое? — спросил Циприанович.
— Потому что вы заступились за пана Яцека.
— За кого? — спросил Циприанович.
— За пана Тачевского. Его зовут Яцек.
— Ба! А сами вы так сурово отзывались о нем. Зачем же?
— Еще хуже с ним обошелся опекун. Но я признаюсь вашей милости, что мы поступили с ним несправедливо, и думаю, что его следует чем-нибудь утешить…
— Он тоже, вероятно, обрадуется, услышав это от вас!
А девушка отрицательно покачала своей золотой головкой.
— О нет! — с печальной улыбкой произнесла она. — Он уже навеки рассердился на нас…