На полголовы впереди
Шрифт:
– Не думаю, чтобы он его уже нашел, – сказал я. – Во всяком случае, не такого подходящего. Их не так уж много, верно?
– В полиции говорят, что теперь этим стали заниматься люди помоложе.
Для человека, добившегося таких внушительных успехов во всех прочих отношениях, он выглядел непривычно растерянным. Победы быстро забываются, поражения оставляют горечь надолго. Я прихлебывал вино и ждал, когда этот озабоченный человек снова превратится в боевого командира и развернет передо мной свой план кампании. Однако он, к моему удивлению, сказал:
– Я не думал, что вы так долго продержитесь на этой работе.
– Почему?
– Вы прекрасно знаете почему. Не такой уж вы тупица. Клемент рассказал
Почему вы не хотите заняться сбором этих грибов?
Я откинулся на спинку стула, размышляя, что ему ответить. Сам я прекрасно знал, почему не занимаюсь сбором грибов, но не был уверен, что для него это будет иметь какой-то смысл.
– Выкладывайте, – сказал он. – Мне надо это' знать.
Я встретил его напряженный, сосредоточенный взгляд и вдруг понял, что его будущий план, возможно, каким-то неясным мне образом зависит от моего ответа.
– Это не так легко, – медленно начал я. – И, пожалуйста, не смейтесь, это действительно не так легко – знать, что ты можешь позволить себе все, что угодно. Кроме разве что бриллиантов или чего-нибудь в этом роде. Вот...
Ну, я и обнаружил, что это не так легко. Я как ребенок, которого пустили в лавку кондитера и дали ему полную волю. Пожалуйста, можешь есть и есть... можешь жрать, сколько хочешь, пока не обожрешься... и стать жадиной... и превратиться в какую-нибудь безвольную медузу. Вот почему я держусь подальше от сластей и занимаюсь тем, что ловлю мошенников. Не знаю, годится вам такой ответ?
Он что-то буркнул про себя.
– А искушение сильное?
– Когда, скажем, на ипподроме в Донкастере стоит собачий холод, моросит дождь и дует ветер, – очень сильное. А в Аскоте, когда светит солнце, я никакого искушения вообще не испытываю.
– Давайте говорить серьезно, – сказал он. – Я спрошу по-другому. Насколько вы преданы службе безопасности?
– Это совсем другое дело, – ответил я. – Сбором грибов я не увлекаюсь, потому что не хочу потерять себя... хочу прочно стоять на ногах. В конце концов, грибы бывают и галлюциногенные. Я работаю на вас, на службу, а не в банке или на ферме, потому что мне это нравится, и у меня не так уж плохо получается, и это полезное дело, и я не очень умею бездельничать. Но способен ли я умереть за вас, не знаю. Вас ведь это интересует?
Его губы дрогнули:
– Сказано откровенно. А как вы сейчас относитесь к опасности? Я знаю, что в своих путешествиях вам приходилось изрядно рисковать.
После короткой паузы я спросил:
– К какой именно опасности?
– Ну, к физической, что ли. – Он потер нос и посмотрел мне прямо в глаза. – Допустим.
– Что вы хотите мне поручить?
Мы подошли к сути – к тому, ради чего он меня вызвал. Но он все еще никак не мог решиться.
Я почему-то чувствовал, что все дело именно в том, что он назвал грибами, это из-за них он привык разговаривать со мной вот так, как будто что-то предлагает, а не приказывает. Он действовал бы более прямолинейно, будь я младшим офицером в форме. Миллингтон, который о моих грибах ничего не знал, не стеснялся командовать мной, словно армейский, старшина, и в трудные минуты бывал довольно резок. Обычно Миллингтон звал меня Келси и только иногда, когда был в хорошем настроении, – Тор. ("Тор? Это еще что за имя?" – спросил он меня в самом начале. "Это уменьшительное, а полное имя Торкил", – сказал я. "Торкил? Хм-м. Вот уж, действительно...") Себя он всегда называл Миллингтоном ("Миллингтон слушает", – говорил он, беря трубку), так же называл его про себя и я: он никогда не предлагал мне звать его Джоном. Наверное, всякий, кто долго проработал в такой
Все внимание генерала, казалось, было по-прежнему поглощено стаканчиком с виски, который он медленно крутил в пальцах. Наконец он поставил его точно посередине картонного кружка для пивных кружек, словно пришел к какому-то окончательному решению.
– Мне вчера звонил один человек, который занимает такую же должность в Жокейском клубе Канады.
Он снова помолчал.
– Вы когда-нибудь бывали в Канаде?
– Да, – ответил я. – Однажды прожил там довольно долго – месяца три.
Главным образом на западе. Калгари, Ванкувер... А оттуда отправился пароходом на Аляску.
– Ходили в Канаде на скачки?
– Да, несколько раз, но это было лет шесть назад... И я там никого не знаю.
Я умолк, недоумевая, каких ответов он от меня ждет.
– Вы слышали об этом поезде? – спросил он. – О Трансконтинентальном скаковом поезде с таинственными приключениями?
– Хм... – Я задумался. – На днях что-то об этом читал. Компания самых известных в Канаде лошадников отправляется в увеселительную поездку вместе со своими лошадьми и по пути будет устраивать скачки на всех ипподромах. Вы про это говорите?
– Да. Но там будут не только канадские лошадники. Кое-кто из Штатов, кое-кто из Австралии, а кое-кто из Англии. Точнее, из Англии один человек Джулиус Филмер.
– Ах, вот что, – сказал я.
– Да, вот что. Жокейский клуб Канады дал свое "добро" на всю эту затею, потому что она прогремит на весь мир и, как они надеются, привлечет толпы зрителей. Хорошая реклама для канадского скакового спорта. Вчера мой тамошний коллега Билл Бодлер сказал мне, что у него был разговор с фирмой, которая все это организует, – они, по-видимому, регулярно общаются, – и он обнаружил, что в последний момент в списке пассажиров появился Джулиус Филмер. Билл Бодлер, конечно, знает все про нашу неудачу в суде. Он хотел выяснить, не можем ли мы каким-нибудь образом сделать так, чтобы нежелательный для них мистер Филмер не попал на этот престижный поезд. Не можем ли мы, скажем, объявить его персоной нон грата на всех ипподромах, в том числе – и особенно – на канадских. Я сказал ему, что, если бы у нас были основания лишить его допуска на ипподромы, мы бы давно это сделали, но он оправдан судом. Мы не можем лишить его допуска за то, что он приобрел двух лошадей у Гидеона. В наше время никого нельзя просто так лишить допуска на ипподром лишь потому, что нам этого хочется, лишить допуска можно только за какое-то нарушение правил.
Его голос дрожал от ярости, накопившейся в Жокейском клубе и не находившей выхода. Он был не из тех, кто легко мирится со своим бессилием.
– Билл Бодлер все это, конечно, знает, – продолжал он. – Он сказал если мы не можем не допустить Филмера на этот поезд, то не пошлем ли мы туда еще и кого-нибудь из наших грандов? Хотя все места уже проданы, он выкрутил руки организаторам и выбил из них один билет. Он хочет, чтобы кто-нибудь из наших распорядителей, или начальник какого-нибудь отдела Жокейского клуба, или я сам отправился с ними, чтобы Филмер знал, что он под наблюдением, и не вздумал выкинуть какую-нибудь штуку, которую замышляет.
– И вы едете? – спросил я с интересом.
– Нет, не еду. Вы едете.
– Хм-м... – У меня на мгновение захватило дух. – Но я вряд ли подходящая для этого фигура.
– Я сообщил Бодлеру, – лаконично сказал генерал, – что пришлю ему такого пассажира, которого Филмер знать не будет. Одного из своих людей. Тогда, если Филмер попробует что-нибудь выкинуть – ведь, в конце концов, это еще далеко не факт, – мы, возможно, получим реальную возможность выяснить, что и как, и поймать его с поличным.